— А что вы на меня так смотрите? Вы все — грешники. На ваших душах стоит тавро Дьявола. Каждая помечена его символом, как ценный экспонат. Где ещё вы встретите столько мерзавцев в одном месте?
— Если ты не прекратишь свои бредни, я пристрелю тебя на месте, — поднимая «Браунинг» на уровень смотрителя, прошипел Братухин.
Сатанист притих. Напряжённое молчание тут же заполнило зал. И никто не знал, что было лучше: едкие и кошмарные речи сатаниста-проповедника или свои думы, изъедающие душу изнутри, мысли рождающиеся в голове от порочной связи неразрешённых вопросов мироздания и еретических изречений приспешника Дьявола.
Задумавшись, Гай так и стоял, вглядываясь в неразличимую бездну чёрного окна. Ни леса, ни поля, ни облака, ни луны не было видно. Один лишь мрак царствовал над землёй, и, казалось, не было ему конца. Мрак поглотил всё, и привычный мир, растворившись в нём, перестал существовать.
Гай почти сорвался с места, накинул на свои плечи шинель и спешно вышел на улицу. Уже через несколько шагов его догадка подтвердилась: ничего не было!
Под ногами всё ещё хрустел снег, но как можно поверить в существование огромного мира, когда не видишь дальше своего носа? Кругом одна чёрная бездна, только сзади тусклый свет, пробивающийся сквозь мутные окна вокзала. Весь же остальной мир погрузился в могилу, сотканную из холода и мрака. Ничего ужаснее и представить было невозможно. Весь мир с его огромным разнообразием всего за пару каких-то часов вдруг превратился только в снег и последнее прибежище, куда, как во время потопа, на единственный островок сбиваются уцелевшие твари. Вокзал — вот последняя уцелевшая часть от былого мира. Всё остальное — тьма, нигде ни света, ни слуха, ни духа, ни крика. Мертвецкая тишина, мертвецкий холод, мертвецкая тьма — вот треугольный камень царства мёртвых. Кто теперь смело заявит, что он всё ещё жив? Кто сказал, что наличие страха и чувств — это жизнь? Кто сказал, что после смерти человек не чувствует и не боится?
Гай поддался какому-то новому импульсу, родившемуся в его голове, и откинулся на мягкую приветливую поверхность снега. Лёгкие перья пропустили его тело, и оно погрузилось в холодную мягкую массу, которая заботливо приняла форму его тела, и, как родная мать, укутала его нежной россыпью одеяла. Гай закрыл глаза и снова открыл — никакой разницы. Чувства перестали существовать: вместо зрения — тьма, вместо слуха — тишина, вместо запаха — холод, вместо равновесия — лёгкая качка тела, совпадающая с монотонными ударами сердца. Холод медленно как яд расползался по телу, голову обуял дурман…