Они видели Раушена, стоящего в этом выложенном кафельной плиткой бассейне. И наблюдали за тем, как ножницы и ланцеты, как веточки, отваливались от его ног, а синяки и раны становились все меньше и меньше, пока полностью не исчезли. Его кости словно выдавливали из себя гвозди, а отверстия тут же затягивались. И сердце его вновь забилось, кровь бурлила и исчезала в сливном отверстии, и поверх крови нарастала кожа, словно масляное пятно поверх волнующегося моря. Отрезанный язык змеиными движениями возвращался на свое законное место во рту. И вновь, прошелестев, словно поднятая ветром палая листва, задышали легкие. И Герберт Раушен, после непробиваемого молчания своей бог знает какой по счету смерти, обрел голос и смог наконец
простонать
и вернулся в кровать, и лег на спину, прежде чем погрузиться в неподвижность нового дня.
И вдруг пришло понимание: его пытали не в первый раз. И не в первый раз его убивали.
В отчаянии Рульфо попытался было что-то сделать, но Сесар не дал ему накрыть лицо старика подушкой. «Тебе не удастся убить его, – сказал он. – То есть, ну да, ты его задушишь… а стих Мильтона будет оживлять его еще и еще раз, – ты что, не понимаешь?»
Еще и еще раз. В том числе возвращая сознание. Возвращая рассудок. Чувствительность клеткам его тела. Которые будут готовы к следующему разрушению.
Что ты чувствуешь, когда тебя бесконечно терзают стихи?
– Поэзия нас обманула, – вновь заговорил Сесар своим беззвучным голосом. – Представь себе детей, которые играют с ракетой, понятия не имея, в чем ее предназначение. К примеру, они говорят: «Какого она яркого цвета!» Ну и начинают строить что-то похожее. Они так и останутся в неведении относительно ее реальной опасности, но им до этого нет никакого дела. Наоборот, они просто в восторге, что играют с такими красивыми штуками. – Пауза. Самолет начал снижаться. – Детей звали, среди прочих, Вергилий, Данте, Шекспир, Мильтон, Гёльдерлин, Китс… А они заметили играющих детей и стали подзуживать их: играйте, дескать, еще… потому что внезапно одна из этих рукотворных штук срабатывала… А ребенок, сделавший ее своими руками, ничего об этом не знал… Да, даже мой дед их заинтересовал, это точно… Оказывались ли стихи власти самыми красивыми, самыми лучшими?.. Нет. Мы каждый раз, сочиняя стихи, играем со смертью. Заигрываем с запредельным ужасом всякий раз, когда говорим… Слова и слова, составленные наудачу… Подумай только, сколько их: слова попугая, ребенка, актера в театре, преступника, его жертвы… Слова, создающие реальность… Звуки, способные разрушать или созидать. Почва звуков, мир звуков, в котором поэзия обладает наибольшей силой… Что бы произошло, если бы ты или я получили способность контролировать этот мир, такой хрупкий мир, Саломон?.. Это почти то же самое, что спросить: что было бы, если бы мы превратились в богов? И это как раз то, что есть