– пальчики оближешь. А уж заварные булочки с кремом вообще мой конек…
Рульфо распознал стих еще до того, как он был дописан, и одобрил выбор кивком головы. Это был фрагмент одного из самых красивых стихотворений, которые он знал.
Amada en el amado transfor
[63].
– Какая же у тебя белая кожа, как легко на тебе писать… Знаешь, что это?.. Прекраснейшая строка святого Хуана де ла Круса…[64] Слышал ты о нем?.. O, это был очень добрый, святой господин, сочинявший стихи в перерывах между своими мистическими обмороками… Открою тебе секрет: когда я его вдохновляла, глаза у него превращались в ромбы, в такие черные ромбы, и он начинал так волноваться, будто его терзали когти сокола… Веришь?.. Он был великий святой, конечно же, но и слегка непутевый, хотя только в молодые годы…
Любезные слуги закончили развязывать ему руки. У Рульфо ничего не затекло, ни капельки, что удивляло, поскольку он точно помнил, что не двигался несколько часов подряд. Его взяли под руки, он не сопротивлялся: знал, что направляются они в дом, а ему хотелось принять участие в празднике. Помедлил, правда, думая пригласить Ракель составить ему компанию, но, повернувшись к ней лицом, застыл в изумлении: глаза девушки были неестественно распахнуты, и глядела она на сына с каким-то странным, ввергающим в панику выражением. Несмотря на свое состояние полнейшего благополучия, Рульфо почувствовал легкое беспокойство.
– Изззвините, – прошептал он заплетающимся языком и сделал попытку подойти к ней, но лакеи, посмеиваясь, не пустили его.
– Пойдемте с нами, а там увидим, что можно сделать, – подсказал один из них.
Ему подумалось, что просить помощи в доме – блестящая идея. И он позволил себя увести. За спиной послышался голос сеньоры, читавший стих: «Amada en el amado transformada». Хотел обернуться, чтобы сказать ей, что ударение в этих словах совсем не такое, но они уже дошли до освещенной террасы.
Праздник был в полном разгаре. Рульфо взял тонкий хрустальный бокал с шампанским и осторожно двинулся вглубь комнат. Никогда в жизни не приходилось ему принимать участие в событии такого масштаба и, что самое интересное, никогда не хотелось. Но теперь, когда ему наконец удалось попасть на подобный прием, он нашел его очень милым, даже возбуждающим. Все – от узоров на коврах до атласного блеска женских платьев – влекло к себе. Вначале он опасался, что кто-то посмеется над ним или же сам он допустит какой-нибудь промах, но ничего такого не случилось. Вскоре он понял, что они не только приняли его в свой круг, но и, что следовало из выражения их лиц и жестов, даже заботятся о том, чтобы ему было комфортно.