– Голова, – ответил мальчик.
– Точно! Какой же ты умный!..
– По-по-жа-луй-ста-ста… По…
– Замолчи же, наконец! – завизжала дама и зашептала в сторону девушки какие-то английские слова.
Вдруг Ракель почувствовала, что она продолжает открывать рот, шевелит языком, гортань работает, но ее слов не слышно. Ни одного звука. Плач ее тоже стал немым.
– Вот, совсем другое дело. Какое спокойствие, какая тишина… О, да не кривись ты так, малыш, ничего плохого я твоей маме не сделала!.. Всего лишь звук убрала… Знала я один сасанидский стих на языке пахлави, который помогал получить тот же эффект гораздо быстрее, но теперь я уже стара, не помню его, забыла. Что ж, лучше это, чем ничего… Но ты только взгляни на нее!.. Теперь, когда она не может кричать, она вообще знать нас не хочет, видишь? Какое неуважение – закрыть глаза!..
Дама прочла другой стих, на этот раз по-французски, и верхние веки Ракели поднялись со стремительностью распрямившейся стальной пружины и напряженно застыли, словно привязанные к карнизам бровей. И обнажились ее глаза – огромные, выражающие ужас и недвижные, как два оникса.
Она не могла закрыть их.
Она не могла не смотреть.
Она не могла кричать.
– Так гораздо лучше, – проговорила женщина и снова повернулась к ребенку.
Рульфо только головой кивал. Все происходящее представлялось ему правильным. Состояние его нельзя было назвать счастливым, но его будто убаюкивали, это напоминало стадию, которая следует за оргазмом. Ему уже давно хотелось присесть, поскольку он провел много времени связанным и в вертикальном положении, но и эта проблема, казалось, вот-вот будет решена: любезные лакеи уже объявили ему, что скоро снимут путы с его рук.
С другой стороны, приятно было и то, что больше не слышались крики и рыдания Ракели. Настало «спокойствие», как выразилась полная женщина в очках. Везде была разлита безмятежность: бесконечное разнообразие ночных мотыльков и бабочек радовало глаз, температура воздуха была комфортная, слышались звуки вальсов, обрывки разговоров и взрывы хохота, долетавшие из дома, им вторил стрекот цикад в саду. И это еще не все: слуги начали освобождать его руки. Чего еще мог бы он пожелать?
Склонившись над ребенком, сеньора в очках то ли рисовала, то ли писала что-то на голой груди мальчика. Рульфо наблюдал эту сцену с каким-то веселым любопытством.
– Худышка какой! – Сеньора говорила и одновременно прилежно выписывала ногтем указательного пальца маленькие буковки, причем получалось неожиданно красиво. – Уверяю тебя: если бы ты жил со мной, то был бы не таким тощим… Я готовлю такой буйабес