Абсолютная темнота – густая, непроницаемая.
Он пробормотал несколько слов, но ответа не последовало. Однако из угла слышалось шуршание спадающего шелка. Одного этого звука оказалось достаточно, чтобы он задохнулся. Не обращая внимания на непроглядную темноту, он вошел и затворил за собой дверь. Был почти уверен, что комната небольшая. Выключателей не обнаружилось. Шаг вперед, еще один. Нет сомнений в том, что девица ждет его там, причем обнаженная. Вдруг он почувствовал: что-то шевельнулось возле ног. Он повел носком туфли и наткнулся на что-то твердое. Наклонился, потрогал: на ощупь – ткань, твердые чешуйки блесток. Похоже, девчонка не сняла платье, потому что оно двигалось. Рульфо пришло в голову, что это может быть талия, но место было слишком тонким, длинным и холодным, к тому же скользило в его ладонях.
Все это его встревожило. Он выпрямился и стал отступать, пытаясь найти выход. За спиной внезапно послышался голос девушки, сопровождаемый смешком:
– Ты куда?..
Но он уже распахнул дверь и, чуть пошатываясь, выходил из темноты к свету. Что там с ним произошло, он не понимал, да это было и не важно. Он жаждал новых ощущений. Вечеринка эта в общем и целом оказывалась в высшей степени необычной, но очень и очень приятной.
Вернувшись в гостиную, он остановился. Женщина с совершенно седыми волосами, старая, но все еще красивая, с глазами, похожими на два топаза, одетая в старомодное, как носили в XIX веке, платье, сидела за пианино. Как только ее тонкие пальцы пробежались по клавишам, зазвучала мелодия, которую Рульфо тут же узнал – «Нежно», – раздались аплодисменты, и одновременно она запела – приглушенно, голосом, хорошо имитировавшим голос Билли Холидей[66].
The evening breeze caressed the trees… tenderly.
The trembling trees embraced the breeze… tenderly.
Then you and I came wondering by
and lost in a sigh… were we
[67].
Ее манера исполнения очаровала Рульфо. Он застыл на месте, желая только одного – слушать ее. Старуха, похоже, обратила внимание на его реакцию, потому что в паузе между куплетами она подмигнула ему одним из своих глубоких и блестящих топазов.
The shore was kissed by sea and mist… tenderly…
[68]Музыка эта погрузила его в волны блаженства, в грезы – тонкие и ажурные, как серебряная филигрань. Тем не менее, хотя он и ловил каждое движение певицы, краем глаза заметил что-то еще. Он обернулся и увидел, что по чистой случайности стоит возле окна. И внимание его привлекло какое-то движение в садовой беседке.
Сцена, которая предстала его взору, приковала к себе его внимание на гораздо большее время, чем можно было предположить.