– Эухенио, – перебил его Рульфо. Он понял, что теперь не время ходить вокруг да около. Он знал, что Бальестерос хочет помешать ему сделать этот шаг, но спорить, собственно, не о чем. – У тебя ведь трое детей, так? Они уже взрослые, у них свои семьи, и, как я слышал, старший ждет рождения ребенка, твоего первого внука… Прошлой ночью дамы вызвали образ твоей жены, чтобы через нее угрожать вашим детям… И это не пустые угрозы. Саге я нужен живым, так же как и Ракели: она ей нужна, чтобы заговорила, я – потому что во мне прячется дама без имени. Она в конце концов нас прикончит, но, скорей всего, не сейчас. А вот ты и твоя семья для нее совершенно несущественны. Как только она уничтожит имаго, она сотрет вас с лица земли. И уверяю тебя, ты не станешь первым. Им станет твой старший сын. Или твоя дочь. А может, она подождет, пока родится твой внук… – Рульфо говорил ровно, без интонаций, словно перечислял самоочевидные и в то же время не имеющие никакого значения вещи. – Так что дай мне сделать то, что я должен сделать. Что бы ни случилось, я уже мертвец. Моя жизнь подошла к концу, а вот твои дети живы и счастливы. Думай о них.
Бальестерос по-прежнему не двигался, словно окаменел. Рульфо обошел его и направился в ванную.
– На кухне есть банка белой краски. Скажите мне, когда круг будет готов.
И закрыл дверь.
Много времени это не заняло. Они сдвинули в сторону стол и стулья, освободили середину комнаты и отнесли в спальню все поэтические сборники, которые достала с полок Ракель. («Они не должны быть рядом с ней», – сказала Ракель.) И девушка принялась рисовать на паркете требуемую фигуру, вооружившись старой заскорузлой кистью.
Бальестерос молча смотрел на нее, стараясь не думать о том, кто заперся в ванной и ждет. Он слышал монотонное журчание воды – для него этот звук превращался в барабанную дробь. Он знал, что ведет себя как трус, допуская эту дикость. Все его существо восставало при одной мысли, что он даст Рульфо выполнить свое намерение, но сам он ничего не мог поделать, чтобы помочь решить проблему.
Его дети. Этот идиот прав. Их дети.
И вновь перед глазами встал жуткий образ Хулии, насмехающейся над всем тем, что он полагал священным, – его болью, его воспоминаниями… И в самом деле, ведьмы они или нет, но было необходимо что-то предпринять, ответить им ударом, покончить с ними. Ярость, клокотавшая в душе, не позволяла ему остановить Рульфо, но никогда в жизни не принимал он такого трудного решения.
Девушка еще раз обвела окружность, положив новый слой краски. Важно, сказала она, не оставить ни одной щелочки. После этого она выпрямилась и взглянула на Бальестероса. В глазах ее, как показалось доктору, проглядывало все то же слепое отчаяние, которое он уже заметил в глазах Рульфо. И вдруг для него стала очевидной разделявшая их пропасть: эти двое боролись, чтобы погибнуть, а он – чтобы жить. «Они потеряли то, что больше всего любили. И им уже не важно, что ждет впереди. Но они не хотят уйти, не дав последнего сражения».