женщина, стоит
– Кто… кто ты? – спросил в замешательстве Патрисио.
И это было последним, что он смог сказать. Девушка затолкала еще влажный платок ему в рот с такой силой, что один из передних зубов надломился, издав звук пистолетного выстрела, и в горло хлынула кровь. Комок ткани, жесткий, как камень, достигнув глотки, вызвал рвотный рефлекс. Бедняга подумал, что задохнется. И тут он осознал, что она перевернула его на живот и связывает руки за спиной веревкой. «Ракель?.. Но… Это разве РАКЕЛЬ?»
Он пытался сопротивляться – крутился, пинался,
и женщина, на ногах, восстав из могилы
мычал с кляпом во рту.
Но умолк, когда увидел у нее в руках кухонный нож.
Женщина, на ногах, восстав из могилы.
Воздев руки, чтобы поймать слова. Слова-эмигранты, летавшие огненными птицами.
Она вонзила острое лезвие в другой глаз.
В ее сознание, словно к месту летнего гнездования, стаями возвращались слова.
На мгновение она остановилась и стала смотреть на кровь. Отерла ее рубашкой, оставив десять красных борозд, десять густых и влажных дорог. И вновь взялась за нож.
Слова с острыми коготками, голодные слова, которые заполонили все небо, скрыв солнце.
Мужчина что-то бормотал, из-под кляпа доносились звуки, но она знала, что на самом деле он ничего не говорит: всего лишь мычит что-то бессвязное. Мокрое пятно на его брюках и резкий запах фекалий дали знать о том, что он опорожнил и мочевой пузырь, и кишечник.
Слова, цепляющиеся за ее воспоминания.
Отложив на секунду нож, расстегнула молнию ширинки.
И снова взяла нож в руку.
Рульфо приехал еще до темноты, пересек двор и постучал в дверь, молясь, чтобы Ракель оказалась дома.
Она была дома.
Выглядела она так, словно только что вышла из ванной: завернутая в полотенце, волосы тяжелой волной лежат на плечах. Но с ней явно что-то случилось. Глаза были широко распахнуты, в лице ни кровинки. На нижней губе запеклась кровь.
– Что случилось, Ракель?
Девушка не шевелилась, молчала.
– Я очень боюсь, – сказала она дрожащим голосом.
– Боишься? Кого?
И услышал ответ, обняв ее:
– Себя.
Она во всем ему призналась. Сказала, что не просто убила – сначала ожесточилась, а потом испугалась. Ей казалось, что она совершила нечто запретное, но не думает, что мучается угрызениями совести. Потому что знает, что лишить его жизни, просто отнять жизнь у этого человека было бы для него слишком большим подарком, причем незаслуженным. То, что он с ней проделывал, какими способами унижал ее годами… Все это взывало к отмщению. Однако, несмотря на нескончаемое самовнушение, что ей не за что чувствовать вину, ее не покидает странное ощущение, что в самый критический момент решения принимала не она.