Сначала я плакала, потому что мне было горько и больно. Но больно было лишь первые пятнадцать раз. Позже я привыкла, что он, пичкая меня препаратами для «огорода», называл слабой. Я смирилась и начала лгать.
Изучение наук, что раньше было для меня лёгкой задачей, в тот момент стало непосильным. Это духовное оцепенение длилось целых три года, во время которых я была в путах заболевания и медикаментов. Если бы я не испытывала определённых мук и душевных страданий, я бы легко поверила, что я сплю всё это время. Я мало что помню из того времени. Все мои воспоминания свелись к моменту, как я лежу одна в пустой гостиной на диване с выключенным светом и смотрю в одну точку на потолке. Из кухни я слышала шёпот: а Варя в порядке? И мама отвечала: не обращайте внимания, она просто немного устала, она отдыхает.
Но меня там не было. Была лишь оболочка.
Позитивные переживания не вызывают таких мук, как переживания депрессивные. Под конец ты не просто устаёшь, ты медленно умираешь.
Не будучи в состоянии даже подняться с постели, я лежала неподвижно, размышляя о том, чем могла бы заниматься, испытывая такое же чувство, как человек, который, будучи прикован к постели смертельной болезнью, не в силах шевельнуться, терпит надругательства над своим телом. Я часто думала о том, что с удовольствием лишила бы себя жизни, если бы могла встать и пойти.
Но вскоре всё изменилось, когда мне исполнилось восемнадцать. Я пришла к заключению, что не согласна быть скованной болезнью, что я устала быть жертвой чьего-то врачебного непрофессионализма. Я сменила врача. После моего первого психиатра я была морально изувечена, и это было похуже, чем физическое насилие, которое надо мной совершили. Я начала увечить себя сама. Не сильно, но это было заметно близким.
В 18 лет я пошла к другому психиатру (уже взрослому), и та назначила нормальную терапию. То время я романтично окрестила рассветом своей жизни. И мне помогало, пока я не попала в автокатастрофу. Всё началось по новой: апатия, подавленность, истерики, суицидальные мысли. Это состояние то затихало, то снова разгоралось.
Прошлый врач ещё полгода звонил и писал мне на почту, спрашивая, не хочу ли я платно заняться экспериментальным лечением. Я молчала. Мне было нечего ответить человеку, который решил, что трёх лет комы для меня было недостаточно. Однажды он сказал: «Депрессия, биполярное… Ха, напридумывали же себе. Вот отправить тебя на север, в полярную ночь, сразу бы здоровенькая вернулась. Когда плохо живёшь, все болезни проходят».
Мой новый врач, Анастасия Александровна, лишь в изумлении глядела на меня, когда я рассказывала ей историю своего недуга и его лечения.