Голова у него кружилась, сердце билось, как кузнечный молот. Мысли тоже пустились в бешеный галоп. Его буквально раздирали противоречивые чувства. Огромная радость и счастье переполняли его, но в то же время он едва сдерживал охвативший его гнев. Он готов был всем и все простить, готов был кинуться в объятия своему злейшему врагу, как вдруг уже в следующее мгновение у него от бешенства сжимались челюсти. Его обманывали! Использовали такую низкую, позорную хитрость! Столько времени скрывали от него, что она жива. Он отомстит за это, отомстит немилосердно!
А потом, спустя какой-то миг, его охватывали умиление и жалость: а ей-то сколько пришлось вынести! Наверняка она ждала от него вестей, письма, хоть какого-то знака. И постепенно утрачивала надежду, одинокая, покинутая, забытая в несчастье тем самым человеком, который клялся ей в любви.
– Она теперь, должно быть, считает меня мерзавцем!..
Он заскрежетал зубами.
И все из-за них! О, он им этого не простит. Доктору Павлицкому даст пощечину и обрубит ему уши на поединке! Пусть на всю жизнь запомнит, что поступил как последний негодяй. А мать?.. О, ей тоже придется ответить за свой низкий поступок. Он ей так скажет:
«Из-за твоего подлого вранья твой сын едва не покончил с собой. Правда открылась вопреки твоему желанию. Поэтому ты можешь считать, что убила своего сына. Во всяком случае все его сыновние чувства к тебе. Отныне и навсегда я тебе не сын».
И никогда больше он не скажет ей ни слова. Он уедет, навсегда уедет отсюда, причем немедленно. Потому что отца он тоже не желает видеть. Как он мог молчанием покрывать материнскую ложь?
– Вот она, родительская любовь, гори она адским пламенем!
Только подумать, как близко было несчастье – и все из-за нее: ведь он еще там, во Франции, давно хотел покончить с собой. Его удерживало только желание выполнить свой последний долг перед Марысей. Поэтому он ждал, лишь поэтому вернулся…
– Видно, сам Господь меня направлял…
И вдруг ему показалось, что он проник в тайну своего предназначения, и это предназначение – великое, неизмеримое счастье. И громадность этого счастья он никогда не сумел бы правильно оценить, если бы не пережитые им страдания, если бы не безграничное отчаяние, так долго разъедавшее его душу.
Он задумался: жизнь щедро одаривала его радостью, удачей, нежила благополучием. И он все это принимал как обыкновенную данность, как то, чем ему просто положено обладать. Он не припоминал, чтобы хоть когда-нибудь почувствовал признательность судьбе, чтобы в нем пробудилось желание внести в привычно произносимые молитвы хотя бы один искренний благодарственный вздох. Неужели надо было непременно пройти через столь тяжкие испытания, чтобы научиться ценить эти великие дары?.. Чтобы понять их ценность и заслужить их?.. Чтобы созреть для принятия такого счастья?..