Правда, если быть точным, ни о чем, достойном осуждения, никто ничего не знал. Пребывание молодого инженера в магазине, двери которого всегда и для всех открыты, само по себе не могло вызвать подозрений и скомпрометировать Марысю. Но людская зависть не знает границ и не считается даже с очевидными вещами. Почти каждая девушка в Радолишках могла бы похвастаться каким-нибудь поклонником, но никого из них нельзя было сравнить с молодым Чинским. И людям трудно было понять, почему такой красивый брюнет остановил свой выбор на Марысе, нищей сироте без дома, без семьи. Если уж ему захотелось искать общества городских девиц на выданье, то мог бы найти и покрасивее, и побогаче, и вообще по всем статьям более достойную. Родители этих самых более достойных, само собой, тоже разделяли возмущение своих дочерей, как и те молодые люди, которые прогуливались с этими девицами до Трех груш. А это и было общественное мнение Радолишек.
И если Марыся при ее врожденной чуткости не сразу заметила, как изменилось по отношению к ней общественное мнение городка, то только потому, что она была полностью поглощена собственными переживаниями. А были они столь новыми для нее и столь пьянящими, что весь внешний мир по сравнению с ними, казалось, расплывался в тумане, представлялся чем-то эфемерным, случайным и совершенно незначительным.
Марыся поняла, что полюбила. И с каждым днем осознание этого становилось все более четким и глубоким. Напрасно пробовала она бороться с этим чувством. Точнее, совсем не напрасно, потому что именно благодаря этой борьбе, благодаря необходимости подчиняться силе всевластного чувства, росло и ощущение этой чудесной, пронзительной и трогательной услады, этого упоения, этого закружившего ее вихря, от которого перехватывает дыхание и который оглушает, окутывает со всех сторон, невидимый и прозрачный, и лишает воли, уносит, возносит…
«Люблю, люблю, люблю», – тысячу раз в день твердила она. И было в этом и удивление, и радость, и опасение, и счастье, и изумление от столь великого открытия в собственной душе, которая до сих пор даже не ведала, сколь бесценное сокровище она в себе заключает.
И это было тем более удивительно, что по сути ничего нового не происходило. Если бы какие-то посторонние свидетели захотели и смогли подслушать разговоры двух молодых людей в лавке госпожи Шкопковой, они были бы разочарованы. Чинский приезжал, целовал Марысе ручку, а потом рассказывал ей о своих путешествиях и приключениях. Иногда они вместе читали книжки, которые он теперь постоянно привозил. В основном это были сборники стихов. Порой и Марыся рассказывала о своем детстве, о матери, о ее неосуществившихся, к сожалению, планах. Изменилось только то, что она по-прежнему называла его паном Лешеком и на «вы», а он попросту звал ее Марысей. Разумеется, когда никто их не слышал.