Книги для него не похожи на людей, которые стесняют его, досаждают ему болтовней, от которых трудно отделаться. Когда их не зовут, книги не приходят; он может по своему желанию взять в руки ту или другую книгу. «Мои книги — это мое государство, и здесь я пытаюсь править как абсолютный монарх».
Книги высказывают ему свое мнение, он отвечает им своим мнением. Они делятся с ним своими мыслями и возбуждают в нем новые мысли. Они не мешают ему, когда он молчит, они говорят лишь тогда, когда он спрашивает. Здесь — его государство. Они служат его удовольствию.
Монтень рассказывает бесподобным образом, как он читает, что читает наиболее охотно. Его отношение к книгам, как и ко всему, основано прежде всего на свободе. И здесь он не признает никаких обязанностей. Он хочет читать и учиться, но лишь столько, сколько ему нравится, именно тогда, когда это доставляет ему удовольствие. Молодым человеком, говорит он, он читал, «чтобы щегольнуть прочитанным», чтобы похвастаться знаниями; позже — чтобы стать несколько мудрее, а теперь — больше для удовольствия, и никогда — ради какой-то выгоды.
Если книга ему слишком скучна, он открывает другую. Если попалась сложная книга, «я не отмечаю ногтем обнаруженное в книге трудное место. Один или пару раз атакую это место, а затем сдаюсь, так как мой разум создан лишь для одного прыжка. Если я что-то не понимаю с первого взгляда, то повторные попытки не помогают; они еще больше затемняют содержание». В момент, когда чтение книги требует усилий, этот ленивый читатель дает книге упасть: «Мне не следует потеть над ними, я могу отбросить их, когда мне это удобно».
Он забрался в башню не затем, чтобы стать ученым или схоластом, от книг он требует, чтобы они волновали его, а через волнение — поучали. Ему ненавистно все систематическое, все, что хочет навязать ему чужое мнение и чужие знания. Все, что является учебником, противно ему. «В основном я выбираю книги, в которых уже использованы знания, а не такие, которые только ведут к ним». Ленивый читатель, дилетант в чтении, но лучшего, более умного читателя не существовало никогда, нет такого и в наше время. Под любым суждением Монтеня о книге можно подписаться со стопроцентной уверенностью в его правоте.
Вообще, у него два пристрастия. Он любит чистую поэзию, хотя сам никаким даром стихосложения не обладает и признает, что латинские стихи, которые пытался писать, всегда были лишь подражанием только что прочитанному. Здесь восхищает его владение языком, но также очаровывает простая народная поэзия. То же, что лежит посередине, что является литературой, а не чистой поэзией, оставляет его холодным.