Собственно, Монтень ищет не собственное «я», он ищет человеческое. Он устанавливает, что в каждом человеке есть что-то общее для всех людей и что-то неповторимое, единственное в своем роде; индивидуальность, «essence», некое сложное сочетание качеств, несравнимое с тем, которое присуще другим индивидуальностям, сочетание, формирующееся к двадцати годам жизни человека. А рядом с этим сочетанием — общечеловеческое, то, что одинаково у всех, и каждая из этих двух составляющих, хрупких, ранимых, нерезко разграниченных, загнана в систему законов, заключена во временном отрезке между рождением и смертью. Он ищет «я», неповторимое, особое, «я» Монтеня, которое конечно же ни в коей мере не считает каким-то особенно выдающимся, особенно интересным, но все же ни с чем не сравнимое, которое он неосознанно хочет сохранить для мира.
Он ищет «я» в нас, он хочет найти свои собственные проявления и другую составляющую, общую для всех людей.
Он ищет изначального человека, «всечеловека», чистую форму, на которой еще ничего не запечатлено, которая не изуродована ни предубеждениями, никакими выгодами, ни обычаями, ни законами, ищет, как Гёте будет искать простейший растительный организм.
И не случайно те бразильцы, которых он встречает в Руане, очаровали его, ведь они не знали никаких богов, никаких вождей, никакой религии, никаких обычаев, никакой морали. Он видит в них как бы непорочных, неизуродованных людей, чистый лист, письменами на котором каждый человек увековечит себя. И то, что Гёте говорит в «Первоглаголах» о личности, — это мысль Монтеня:
Со дня, как звезд могучих сочетанье
Закон дало младенцу с колыбели,
За мигом миг твое существованье
Течет по руслу к прирожденной цели.
Себя избегнуть — тщетное старанье;
Об этом нам еще сивиллы пели.
Всему наперекор, навек сохранен
Живой чекан, природой отчеканен
[289].
Эти поиски себя Монтеня, это постоянное в начале и конце каждого рассуждения упоминание себя, назвали эгоцентризмом, и в частности Паскаль счел это высокомерием, самодовольство, даже огромным, греховным недостатком. Но поведение Монтеня противоречит этому рассуждению. Он не отворачивается от людей. В нем нет, как у Жан-Жака Руссо, стремления выставить себя напоказ, эксгибиционизма. Ему абсолютно чужды самодовольство и самолюбование. Он не одинокий человек, не отшельник, он не ищет лишь себя для себя.
Говоря, что постоянно анализирует себя, он в то же время подчеркивает, что беспрерывно упрекает себя. Он действует добровольно, в соответствии со своей природой. И если это заблуждение, он охотно признает его. Если считается правдой, что забота о своем «я» есть зазнайство, он, обладая этим свойством, не отрекается от него, даже если оно «патологическое»: «И я не должен скрывать это заблуждение, оно не только привычно мне, оно — мое призвание». Это его работа, его одаренность, это доставляет ему в тысячу раз больше радости, чем его тщеславие.