, объявлена война, которая под другими названиями и в разных формах неизбежно должна будет вспыхивать вновь и вновь. Богословие здесь ничего не значит, это случайная маска времени, и даже сами Кастеллио и Кальвин являются здесь всего лишь представителями невидимых, но непреодолимых противоречий.
Безразлично, как называются полюса, постоянно создающие силовое поле, — терпимость и нетерпимость, свобода и навязанная опека, гуманизм и фанатизм, индивидуальность и унифицированность, совесть и насилие, — все эти понятия стоят, по существу, перед последним, глубочайшим, личным вопросом: что предпочесть, что является самым важным для каждого человека: гуманное или вызванное сиюминутными требованиями времени, Ethos или Logos[74], индивидуальность или общность. Этого постоянно необходимого размежевания свободы и авторитета не избежать ни одному народу, никакому времени, ни одному думающему человеку, ибо свобода без авторитета невозможна (иначе она превратится в хаос), авторитет же без свободы невозможен также (иначе он превратится в тиранию). Без сомнения, в природе человека заложена таинственная потребность саморастворения в общности, неистребимой остается в нас извечная иллюзия, что может быть найдена определенная религиозная, национальная или социальная система, которая подарит человечеству мир и порядок, устраивающие всех, Великий Инквизитор Достоевского объяснил это, опираясь на жестокую диалектику: подавляющее большинство людей боится своей свободы; и действительно, перед лицом усталости, вызванной истощающим многообразием встающих перед человеком вопросов, перед лицом сложности жизни и ответств енности, которую она непрерывно навязывает человеку, огромное большинство людей мечтает о торжестве в мире такого порядка, который освободил бы их от необходимости думать.
Эта мессианская тоска по снятию всех проблем существования вырабатывает тот первоначальный фермент, который расчищает путь всем социальным и религиозным пророкам: когда идеалы поколения утрачивают свой огонь, свои краски, требуется некий человек, обладающий силой внушения, могущий императивно навязать окружающим его людям мысль, что он, и только он, нашел или создал новую формулу, и глядишь, — уже течет доверие тысяч к этому мнимому освободителю мира; всегда новая идеология — в этом ее метафизический смысл — сначала создает новый идеализм на земле. Ибо всякий, подаривший людям новую иллюзию единения и чистоты, черпает сначала у людей их готовность пожертвовать собой, их воодушевление — эти священные силы.