Он оглянулся и — наконец-то! — увидел на плите чайник. Подошел и стал жадно пить ледяную до того, что заломило зубы, воду. Выпил всю. Глотка, кажется, разлепилась. Пальцы нечаянно тоже, и чайник, брякая, покатился по полу.
— Вы достали уже греметь! — послышался сиплый голос.
Кажется, Стивин.
— Стива! — позвал Кирюша тоже совершенно чужим голосом.
— Че?
— Ты, что ли?
— Ты.
Кирюша, которого после выпитой воды с новой силой охватила дрожь, направился на голос.
Стива, в этом Кирилл не ошибся, лежал на кровати под одеялом и полушубком и молча смотрел в дощатый потолок. Потом перевел взгляд на Кирилла.
— Че гремел?
— Чайник уронил.
— Все выпил?
— Все.
— Козел. Эй, Кашин, где у вас вода?!
Молчание.
— Олег!!!
Молчание.
— Урод.
Стива поднялся на страшно заскрипевшей кровати, сел и, поморщившись, взялся за голову. Подержавшись за нее некоторое время, посмотрел на Кирюху.
— Что, херово тебе, Вася?
— Херово...
— А мне еще херовее!
Стива встал на ноги, поежился и, застегнув куртку под горло, направился на кухню. Сразу загремело железо и плеснула на пол вода. Кирюша вышел за другом и увидел, что тот, держа в руке крышку ведра, пьет из ковшика. Вот где была вода.
Напившись, он утер губы рукавом и спросил:
— Че так холодно-то? Мы ж печь топили...
— Дверь открытая была.
Стива оглянулся.
— Была?! Она и открытая. Ты видел, так че не закрыл?
Он шагнул к двери, но, вместо того чтобы закрыть, распахнул ее настежь и со словами «твою мать!» вышел на крыльцо. Кирилл последовал за ним.
Действительно, твою мать! При первом же вдохе горло почти обожгло холодом. Приятели спустились с крыльца. Трава под ногами хрустела, как стеклянная. Вчерашняя грязь окаменела. Стива наступил на замерзшую лужу, но лед не сломался. Он ударил по нему ногой, но тщетно: лужа промерзла до дна.
— Это ж сколько градусов? — поразился Кирюша.
— До хера и более. Точнее, менее, — угрюмо определил Стива. — Пошли в дом.
В доме после сияющего уличного мороза показалось темно и тепло, но воздух был спертым и отчасти тошнотворным. Кирилл отдернул занавеску и увидел изморозь на стекле.
— И вот вопрос номер один: где этот Корчагин?
Кирилл только пожал плечами. Стива высматривал свою сумку и пожатия не увидел.
— Ага, вот она. Что молчишь, простокваши в рот набрал? Так, говоришь, плохо тебе?
— Плохо.
— Это хорошо, что плохо.
— Почему?
— Потому что когда плохо, — приговаривал Стива, роясь в сумке, — то это плохо, но перспективно, и это — хорошо. А вот когда хорошо... Ага, есть... тогда хорошо, но совершенно бесперспективно, и это — плохо.
— Кончай философию, и так башка раскалывается.