Если самолет Гофмана зависнет раньше, мне останется осторожно подправить рули, развернуть нос своего самолета в его сторону, и он как миленький распластается в паутине моего прицела.
Если Гофман перетянет, все будет еще проще, он выскочит вперед передо мной и опять окажется в прицеле. Правда, кого-то могло смутить, что пушка и пулеметы в моем самолете отсутствовали, — все-таки подарочный экземпляр. Но для летчика-аса это не проблема. Если ты по-хозяйски садишься на хвост жертвы, то можешь сбить ее как минимум десятком способов, каждый из которых не требует применения огнестрельного оружия.
Но в тот день Гофман показал, что хорошо поработал над ошибками и старательно выполнил домашнее задание. Он точно рассчитал угол подъема и встал вровень со мной, едва не коснувшись кончика моего крыла кончиком своего.
Зайти в хвост самолету Гофмана теперь было невозможно. Мало того, я вдруг почувствовал, что мой самолет потеряет подъемную силу на миг раньше, чем самолет Гофмана. В таком случае я потеряю высоту и Гофман неминуемо зайдет мне в хвост, тогда он сделает со мной все, что захочет, тем более что его пулеметы и пятнадцатимиллиметровая пушка, которая по немецкой классификации также относилась к пулеметам, были на месте и, судя по промелькнувшим трассам, были заряжены.
Однако было совершенно непонятно, зачем он подошел так близко. Внезапно меня осенило.
Гофман решил в отместку перещеголять меня и сбить, подцепив концом своего крыла мое крыло, — очень опасный прием! Любое неточное движение могло привести к гибели обоих самолетов. Но тем не менее в следующий миг мой противник на самом деле применил его. «Мессершмитт» Гофмана рухнул вниз, а я свалился в штопор, но с огромным трудом все-таки вышел из него.
Повезло мне, а не Гофману. Единственная моя заслуга состояла в том, что я вовремя разгадал его намерения и сумел удержать самолет, а он — нет.
Посадка прошла относительно удачно. Я приземлился на луг, всего лишь раскроив бровь об угол прицела, — досадный недостаток в кабине «мессершмитта», который, впрочем, с началом войны перестал быть для нас досадным.
Гофману повезло значительно меньше. При вынужденной посадке он проломил себе череп.
Я вытащил его из кабины самолета, который прочно увяз в иле на берегу извилистого ручья, и осторожно положил на песок. Гофман умирал, и я ничем не мог ему помочь.
Вдруг он приоткрыл глаза и глянул на меня помутившимся взором.
— Шаталов, ты — молодец. Подожди, дай сказать, слушай и не перебивай. Ревновал тебя к Хелен. Люблю ее. Потом посмотришь здесь…