Не было пьяных драк и безумных в своей жестокости разборок. Регулярные, по два-три раза в неделю групповые общения детей и подростков были своеобразной формой эффективного социального контроля. Фильмы помогали нам выбирать профессию не по престижности и выгоде, а, простите за пафосность, по душе и зову сердца.
Мне стыдно за неспособность сегодняшних монстров киноиндустрии донести до зрителей основной замысел фильма без мата и постельных сцен. Это, наверное, от собственного душевного убожества. Фильмы, как и литература не должны конъюнктурно опускаться до уровня культуры общей массы, не встречаться где-то на середине. Фильмы должны быть не только отражением, а и локомотивом, несущим настоящую культуру в народ.
А люди — они умные, поймут все без мата.
Наше детство, золотое детство,
Где нас любили все «за просто так»,
Никуда нам от тебя не деться
И назад нельзя вернуть никак…
Л. Арвачева
К событию начинали готовиться накануне. Отец приносил толстый деревянный щит, постоянно кочевавший по дворам магалы. На щите были видны следы скобления различной давности. Прислонив щит к задней стене дома, отец выносил из сарая щит поменьше. Устанавливал его на два козлика и примерял по длине недавно купленную клеенку. На плоском серо-красном камне-голыше точил ножи. Мама в это время мыла ведра, эмалированные миски, ножом скоблила деревянное корыто и, окованную заржавелыми ободьями, старую цыбарку.
Захватив две-три большие вереты (рядно), мы с отцом отправлялись вглубь двора, где стояла, крытая старыми листами ржавой жести и клеенки, скирда соломы. Срезав надломанной косой посеревший слой прошлогодней соломы, отец стелил рядом со скирдой верету. Снимая слоями солому, укладывал ее на верету, часто предупреждая, чтобы я не лез под вилы. Накидав достаточно соломы, завязывал на ней крест-на-крест верету и поочередно уносил огромные узлы в стодолу.
Мама выносила на крыльцо ведро с болтушкой для свиньи. Сегодня болтушки было намного меньше, да и жиже она была, чем обычно. Отец брал ведро и мы шли кормить кабана последний раз. Вылив болтушку в деревянное корытце, прикрученное проволокой к доске ограды загона, отец начинал звать кабана:
— Ц-ц-ц-ц-ц….
— Ц-ц-ц-ц-ц-ц… — старался я.
В глубине небольшой, почти игрушечной односкатной пристройки раздавалось протяжное, напоминающее стон, хрюканье. В проеме дверей показывалась голова кабана. Он не спешил, разглядывая нас маленькими глазками под белыми ресницами.
— Чувствует, — сказал негромко отец, — Ц-ц-ц-ц-ц.
Тяжело переступая, кабан выходил в загон. Подойдя к корытцу, кабан начинал чавкать, громко прихлебывая и вскидывая рыло кверху. Отец, опершись на верхнюю жердь ограды локтями, молча смотрел на кабана.