— Ставьте ногу вот сюда, — помог ей Козаченко, — на колесо. — Поехали, водитель! Села!
Теперь ему грех было на что-нибудь жаловаться: даже попутчица попалась!
Разговор, который он немедленно затеял, хотя почти не различал ее в темноте, начался с обычных путевых расспросов.
— Откуда это вы так поздно? И одна… Стреляют же!
Женщина дула на иззябшие пальцы в бумажных перчатках и не ответила. Но Козаченко это не остановило.
— Молчите? А вот убило бы вас тут на шоссе, что бы вы тогда сказали? А? И даже никто бы не знал: кто такая? Зачем? Ну чего ради вы по фронтовым дорогам раскатываете? Да еще к ночи! В гости, что ли, к кому ездили?
Она усмехнулась:
— Хороши гости…
— А к кому ж тогда?
— По деревням ходила, думала вещи на продукты выменять. Свекровь говорила: в гражданскую все так делали. Ну, вот и я отправилась — попробовать. У меня выходной сегодня.
Козаченко стало почему-то неловко, он не нашелся, что ответить.
Заворочался на плащ-палатке, сказал:
— Вам, наверно, неудобно. Нате плащ-палатку. Будет поменьше трясти.
Замолчал. Следующий вопрос задал много времени спустя:
— Семья большая?
— Сын у меня.
— Ну и как, достали что-нибудь?
— Как же! — сыронизировала она. — Половину еще гам оставила! — и тряхнула мешком.
Мешок был пуст.
В кармане у Козаченко лежал сверток с сухим пайком. Он вынул его и хотел развернуть, чтобы отломить женщине кусок хлеба, но, почувствовав, как немного весит сверток, неожиданно для самого себя протянул ей весь.
— Нате. Представляю, как у вас живот подводит.
Вы ж, наверно, и утром дома не ели, надеялись в деревне разжиться. Берите, не стесняйтесь.
В ее голосе зазвучали наконец теплые нотки.
— Зачем это? — сказала она с удивлением. И тут же добавила: — Все мне? Ни за что. У вас же ничего больше нет!
Но ее сопротивление только сделало его настойчивей. И хотя он уже пожалел, что не оставил себе ни ломтика, ответил даже сердито:
— Нашли о ком беспокоиться! Меня комендант накормит!
Она не поверила.
— Да говорю вам: накормит! Неужели я врать себе позволю? Не мальчишка! Вот он, аттестат, в кармане! — Он сделал вид, что лезет за ним в полевую сумку, хотя все равно их окружала темнота. — И сахару возьмите, его сосать хорошо: рот полный, и сытнее сразу.
Они въехали в Ленинград. Впрочем, Козаченко не мог разобрать, что это за город, велик ли он, похож ли на какие-нибудь другие. Только красные огоньки фонариков под козырьками (должно быть, милиционеры на перекрестках) обозначали улицы, которых не было видно.
Взвыла сирена. Ей ответила другая, третья. Казалось, весь невидимый город взвыл, и тут стало слышно, как он громаден. Торопливо, перебивая одна другую, захлопали зенитки. Где-то глухо стукнула бомба. Зарницы выстрелов бросали неверные отблески на темные шеренги домов, которые стояли, как в засаде, притаившиеся и безмолвные.