Слава богу, Веры на лестнице не оказалось. Все-таки сошла, все-таки оказался прав он, а не она! Ни разу в жизни еще она не оценила свои силы — всегда преуменьшала их, скромница родная!
Наконец-то у Мишутина впервые за день отлегло от сердца. Плотно запахнув воротник, он толкнул тяжелую парадную дверь на улицу, навалившись на нее всем телом.
И тут же увидел жену.
Она лежала на тротуаре у конца их дома, уткнувшись ничком в сугроб, но и при этом не выпустив из рук авоськи. Авоська была пуста. Ветер трепал пушистые пепельные волосы, выбившиеся из-под платка, и заметал их снегом. Неестественно была подогнута подвернувшаяся при падении левая нога.
Сознание Мишутина зафиксировало все это сразу: и то, что Вера мертва; и то, что умерла, так и не дойдя до булочной; и напряженную неестественность позы. А поверх всех этих мгновенных мыслей страшной тяжестью легла такая: как же я зачерствел, что так четко все это вижу и понимаю сейчас. Это же Вера.
И тогда Мишутин закричал:
— Верушенька!!
Но она была уже мертва.
Пожилой старший политрук с забинтованной головой, проходивший в это время, тяжело опираясь на палку, по тропинке, протоптанной в снегу посреди мостовой, обернулся, увидел все, что произошло, и через сугробы приблизился к Мишутину, старавшемуся оживить жену. Молча отдал честь покойной, а потом, минуту обождав, глухо сказал:
— Давайте помогу отнести в дом. Вам одному не справиться.
…В этот день Мишутин впервые с начала войны сел снова за мольберт. Холст на подрамник был натянут еще с субботы, двадцать первого июня: он думал как раз с воскресенья начать писать портрет жены. Как невозвратно далеко теперь была та суббота!
* * *
Двенадцать дней спустя, возвращаясь домой из штаба МПВО, куда Мишутин относил очередной эскиз маскировки, уже около своего квартала, он почувствовал, что у него нет сил сделать следующий шаг.
Он сел в сугроб. Сугроб был слежавшийся, сидеть было очень жестко и холодно. Захотел подняться и хотя бы дойти до дому, но не смог. И не у кого было попросить, чтобы помогли встать — улица была совершенно пустынна.
Тогда он понял, что это — смерть.
Однако минут через десять из подъезда его дома вышла какая-то женщина.
Когда она поравнялась с ним, он окликнул ее.
— Вы меня? — опросила она. Он окликнул ее еле слышно, он и сам это знал, но говорить громче был уже не в состоянии.
— Да, — напрягаясь, повторил Мишутин. — У меня к вам просьба. Вы меня знаете — я художник Мишутин, с третьего этажа, квартира под вами.
Женщина кивнула головой. Да, она знала его, они жили в одном доме много лет.