Отец Нюры Игнатовой — пропойца и вор, — едва пришли гитлеровцы, предложил им свои услуги. Они с радостью назначили его старостой, и он до того старался, что лично возглавил сожжение своей деревни, когда ему было поручено это сделать. Собственное имущество немцы, конечно, разрешили ему забрать: они его, с повышением, перевели старостой в другую деревню, более крупную.
Партизаны Бати задержали Нюру тогда, когда она перегоняла на новое место двух отцовских коров. Они спросили ее, кто она и чьи коровы. Девочка бесстрашно ответила:
— Игнатова я.
— Какая Игнатова? Старосты Павла дочка?
— Да. Его.
— А ты знаешь, что раз ты такой сволочи дочь, то мы у тебя коров заберем?
— Не заберете! Мой папаня никого вас не боится. Только троньте, я ему все расскажу!
Ну что с ней было делать! И отпускать нельзя: ее встретили около самой базы; а с собой брать?.. Куда?
Но все-таки забрали. Доставили в штаб, и Батя распорядился держать ее при штабе. Только вот кем — это было непонятно.
Она целыми днями — я видел это, когда попал к Бате, — чистила картошку (в штабе варилось на десятки людей), отстирывала бинты, делала еще что-то по хозяйству. Вместе с тем часовой, стоявший у ворот, имел наказ: никуда со двора Нюру не выпускать.
Ходила она по-деревенски: в лаптях, онучах, юбчонке из домотканой материи. Но при всем этом — в роскошной, плотного шелка, ослепительно-белой кофточке. Мне рассказали историю и этой кофточки. Один партизан, по своей гражданской профессии портной, увидел, как прохудилась у Нюры последняя кофтенка, и из трофейного парашютного шелка сшил ей на руках новую. Он вообще очень привязался к девочке: его собственных двоих детей уничтожили каратели. Да и Нюра постепенно начала платить ему тем же. И ко всем остальным партизанам стала относиться доверчивей — не то что в первые дни, когда озиралась на всех, как волчонок.
Но вот (это произошло уже после моего отъезда от Бати, я знаю все дальнейшее только с чужих слов) Батины ребята все-таки изловили Павла Игнатова и привели его в штаб. Бати в это время в штабе не оказалось, и тогда до его приезда связанного Нюриного отца заперли в сарае.
А Нюре кто-то сдуру брякнул:
— Нюра, а Нюра! Папанька-то твой — каюк, накрылся! Знаешь, он где? В сарае, последнюю ночь сидит. Вернется Батя, и шабаш ему!
Нюра ничего не ответила. Как каменная сделалась. Только вечером, когда уже смерклось, пробралась в сарай, развязала отца и сказала ему:
— Беги, папаня! А то конец тебе будет!
Игнатов вооружился дрючком и выполз наружу. До лесу от сарая расстояние было метров тридцать, не больше. Он мог — свободно! — доползти тишком или добежать. Но лютой злобы был зверюга! Как увидел, что часовой от него всего в двух шагах и спиною (а надо же! — как раз на посту стоял тот самый партизан, что сшил Нюре блузку!), размахнулся дрючком и с одного удара — насмерть человека!