Он был прав, по правилам все аварийное оборудование следует держать в вагончике, под рукой. Но тот шкаф понадобился для реагентов и образцов. Ничего же страшного не случилось…
— Хорошо, я переложу.
Вадим снова кивнул, смял губы в жесткую линию. Задумчиво проследил пальцем темный след от шлема. Дважды пропищал термопот, и я кинулась наливать чай и заваривать еду. Руки так тряслись, что я чуть не рассыпала порошок из банки.
Мне кажется, дело в усталости. Конечно, Вадим устал: столько пережил, почти год был вдали от дома, каждый день на грани. Мне нужно понять. Быть мягче. Главное, что он вернулся.
Главное, что он снова рядом.
Чуть позже я потянула его к кровати, опустилась на покрывало. Вадим замер между моих ног, глядя сверху вниз из-под опущенных ресниц. С его лица не сходило настороженное выражение, будто он совсем не знал, что последует дальше, и подозревал что-то недоброе.
Он снял рубашку, затем футболку, обнажил ожоги, пятнавшие грудь. Перевернул меня на живот, лицом в простыни. Стало тяжело дышать. Я попыталась вывернуться, но он не дал, придавил ладонью макушку. Прикосновение холодных пальцев протеза не было приятным, но я терпела. Не хотела обидеть.
После Вадим сел у окна смотреть на нимб шлюза на вершине купола, на небо с точками звезд и орбитальных станций. Так и не лег спать.
Я тоже не спала, меня ломило от боли. Не так я представляла себе нашу встречу, совсем не так. Может, он на меня обижен? Почему не рад?
Снова воцарилась долгая тишина, какая бывает только на Марсе, — лишь свист ветра и лай собаки у подножия соседнего гребня. На миг показалось, будто я вновь оказалась одна. Будто окоченела, втягиваю последний воздух, оставшийся в вагончике, и скоро погружусь в долгий сон.
Но я не могу винить Вадима. Он — герой Первой Марсианской, улетел на орбиту одним из первых, столько пережил. Он имеет право замыкаться в себе и злиться.
А я выдержу. Сделаю это ради него.
29.05.2216
Дома нашего поселения выстроились у подножия гребня ровными рядами, как шеренги солдат на базе: первая, вторая, третья. Есть дома-вагончики, как у меня, есть постоянные постройки — крепкие, с плоскими крышами и убежищами в подвалах. На улицах людей не видно, лишь изредка промелькнет тень. Тихо, глухо.
Тишина в Патере особенно глубока. В северной Новой Москве, откуда я родом, звучат голоса и смех, часто взлетают корабли, играет музыка, приглушенная гулом установок для синтеза воды и энергоблоков. Жизнь тихонько бурлит, как вода под крышкой. А здесь… Здесь я слышу лишь собственные мысли.
На краю поселения темнеет армированная коробка НИИ: буквой «П», с шаттлом на взлетной площадке. Лет институту немного, нашу группу назначили в Патеру за два года до войны. Только и успели, что взять образцы и наладить работу купола, как половину наших призвали. Вообще филиалы исследовательского института есть в каждом поселении, в конце концов, мы же исследователи. Мы, марсиане. Цель каждого из нас — каждого поселения, будь оно русским, иранским или японским, — исследовать, сделать Марс пригодным для жизни. Наши родители, первый поток колонистов, хотели создать мир, свободный от политики, мир науки.