Брат Аллоизий был старше любого из нас, кроме того, он являлся самым опытным действующим экзорцистом ордена. Специализация Аллоизия наложила печать на его облик. Этот монах обладал не самой приятной привычкой глядеть долгим немигающим взглядом в одну точку, и очень часто эта точка располагалась между глаз у кого-нибудь из нас. Серая борода Аллоизия достигала середины груди, и, наверное, из-за ее тяжести нижняя губа экзорциста всегда была оттопыренной, приоткрывая тем самым неровные коричневые зубы.
— Бедный брат Овощ… — однажды произнес он, глядя, как я старательно поливаю помидорушки. — Путешествие далось тебе воистину непросто. Твое состояние вызывает беспокойство у професса и у меня…
Я продолжал заниматься своим делом. Если Аллоизию есть что сказать — пусть произнесет свою речь. Кому, как не ему, известно, что всякое праздное слово — это тень, которую отбрасывает грех.
— Твоя голова — словно книга, в которой перемешались абзацы, — продолжил экзорцист. — Ты так трепетно обращаешься с кустами на грядках, ты так мило беседуешь с ними, будто ты — волхв или друид. Не произошла ли в твоей душе подмена понятий? Не сотворил ли ты себе идола? Не стал ли этот парник для тебя храмом? Вот что тревожит меня сейчас, брат Овощ… — Аллоизий потер обвисшую губу загрубевшей от работы на стройке ладонью. — Ну-ка, прочти Credo!
Стоя коленями на сырой земле среди бархатистых листьев томатов, я послушно зашептал: «Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae…»
Мне показалось, будто я слышу перезвон китайских колокольчиков. Это были голоса помидорушек: они молились вместе со мной! От осознания этого факта на моем лице сама собой появилась улыбка. Запах томатов в ту минуту был для меня слаще, чем аромат ладана и миро, а шелест листвы так же брал за душу, как и звуки органа в соборе Св. Петра в Ватикане.
Брат Аллоизий тоже опустился на колени и самозабвенно продолжил вместе со мной и помидорушками: «Et in Iesum Christum, Filium eius unicum, Dominum nostrum…»
Возможно, моя голова действительно была не совсем здорова. Помню, как на двадцать первый сол я помогал брату Маттео — смуглому и курчавобородому мастеру на все руки — с трубопроводом, по которому в лагерь должна была пойти вода. Погода стояла необычайно теплая, над черными камнями поднимался пар, и густая дымка стелилась вдоль склона Сына.
У нас имелся аккумулятор, подключенный к нему паяльник, набор муфт, связка пластиковых труб трехметровой длины. Дело было нехитрое: нагреваем паяльником, а затем вставляем конец трубы в муфту, потом — еще одну муфту, потом — следующую трубу, и так далее, постепенно подтягивая нитку к лагерю.