Внезапно професс потемнел лицом, схватился за грудь и зашелся мучительным кашлем. Я вскочил на ноги, одним движением переместился к столу, на котором во вместительной пластиковой бутыли грелась вода для полива. Пока я искал, а затем наполнял пластиковый стакан, професс успел прокашляться. Он шумно прочистил горло, сплюнул на грядку и в недоумении уставился на свой плевок. Ком мокроты был коричнево-красным, словно кусок несвежего сырого мяса.
— Domine miserere… — пробормотал Габриель обескураженно. — Только этого не хватало!
— Монсеньор! — встревожился я. — Что с вами?
— Понятия не имею, — ответил он. — В груди саднит, я думал — простуда.
— Нужно, чтобы брат Яков вас осмотрел. Сейчас же, — сказал я.
Я сопроводил професса в лазарет, который был расположен в гулком матовом куполе с тонкими стенами. Все материалы для его строительства «напечатал» «Голиаф». Я вызвал брата Якова — тот молился в своей келье на борту «Святого Тибальда».
— Жан Батист тоже жаловался на кашель, — поделился Яков. — Я и сам неважно себя чувствую.
— Что-то инфекционное? — еще сильнее заволновался руководитель миссии.
— Я вскоре выясню, монсеньор, — пообещал Яков, прижимая головку стетоскопа к волосатой груди Габриеля.
— Похоже, Господь приготовил для нас испытания, — заметил я.
— Ступай-ка лучше к своим кустам и помоги им опылиться, — бросил мне Яков.
Он обнаружил, что професс болен эмфиземой легких в начальной стадии. Прописал ему отдых, дыхательную гимнастику, кислородотерапию и какие-то особые препараты-ингибиторы, которые «Давид», до сего момента не производивший ничего сложнее порошкового вина для причастий, с натугой синтезировал больше суток.
Красноватый цвет мокроты был обусловлен не кровью, как мы все опасались, а вездесущей марсианской пылью. Мельчайшая взвесь, по консистенции похожая на дым, попадала в бронхи и альвеолы, приводила к обызвествлению и появлению инородных тканей. Увы, но с этим ничего нельзя было поделать. Яков пророчил на наши головы хронические силикозы, бронхиты, эмфиземы, возможно — даже рак. Судя по его угрюмой мине, жизнь на Марсе не обещала быть очень долгой и простой.
У меня появились симптомы позднее, чем у остальных братьев. Это была одышка, упадок сил, субфебрильная температура, а затем — кашель-кашель-кашель… сводящий с ума, вызывающий головную боль, провоцирующий бессонницу и доводящий едва ли не до рвоты. Я не мог прочесть даже «Pater noster», чтобы не заперхать, брызгая во все стороны красной слизью.
Можно было встать посреди лагеря в разгар дня и по кашлю определить, кто и где находится.