Яков неожиданно указал на меня.
— Вот Франциск — достойнейший из нас! — сказал он, и у меня тотчас же запылали уши, будто у неоперившегося новиция. — То, что он делает в оранжерее на скупом марсианском грунте, — настоящее чудо!
Братья повернулись ко мне. А у меня же появилось ощущение, будто я — крайний.
— Я ожидал, что его драгоценные помидоры сожрет местный грибок, — продолжил, распаляясь, Яков. — Или что они не переживут нашествия песчаной мошкары или попросту мутируют… Но все эти напасти обошли оранжерею стороной! Франциск — воистину блаженное дитя Божие!
— Да, — улыбнулся Жан Батист, показав испачканные красным зубы. — Наш Куст — еще тот Овощ!
Маттео и Яков рассмеялись. Професс Габриель прочистил горло и негромко произнес:
— При беатификации и канонизации мучеников никаких чудес не требуется.
Понадобилось еще несколько секунд, чтоб смысл этой фразы дошел до каждого.
— Да и вряд ли нас причислят к лику святых при жизни, — добавил экзорцист. — То ли дело — после. Генерал сказал ясно: конгрегация заявление не сделала, не пришло время. Так что ждите, когда пробьет час.
Жан Батист снова раскашлялся, а Яков глубокомысленно протянул: «М-да…»
Професс хлопнул ладонями по бедрам и, словно желая разрядить обстановку, изрек:
— Поскольку мы все уже здесь, не отобедать ли нам? Это не запах ли свежего шпинатового супа доносится из камбуза?
Тень смерти расправила крылья над Terra Innocentiae, и день стал мрачнее ночи.
Шел сто одиннадцатый сол. Я собирал первый урожай томатов, это был торжественный и очень ответственный момент моей жизни. Я предпочел бы остаться с моими помидорушками тет-а-тет, но на койке в затененном углу лежал Жан Батист и читал, шевеля воспаленными губами, Евангелие. Открытые потолочные форточки мелко вибрировали, отзываясь на прикосновения ветра. Вкрадчиво шептала листва. Я изо всех сил старался не увлечься мысленной беседой с моими зелеными друзьями и не заговорить с ними вслух.
Что-то заставило меня поднять взгляд и посмотреть сквозь стекло в сторону примыкающих к лагерю пустырей и темной громады Отца над ними.
Со скалы, увенчанной крестом, падал человек. Он летел, раскинув руки, словно сам был символом нашей веры, и ветер трепал его рясу. Падение длилось несколько мгновений, я не услышал ни вопля, ни вообще каких-либо звуков громче поскрипывания форточных петель. Я почувствовал, как человек упал. Земля вроде как вздрогнула. Но характер этой дрожи был не физическим, а скорее эмоциональным.
То, что я увидел, не укладывалось в голове. Поэтому еще секунд десять, находясь в ступоре, я механически срывал с веток плоды и бережно складывал в ведерко.