К тому времени Вертинский отказался от маски Пьеро и, по его словам, перестал быть любителем:
«…раньше всякий, кто надевал маску Пьеро и напевал мои песенки, считался моим подражателем. Теперь я скинул эту маску. У меня слишком много своего собственного, чтобы можно было так легко подражать. Для своих песен я ищу особые слова, особые мотивы, особо их исполняю и вкладываю в исполнение особую игру. Каждая песенка связана с какими-нибудь переживаниями. Но не обязательно, чтобы они немедленно выливались в песню. Обычно они укладываются в каких-то далеких уголках сердца. И лежат там не потревоженными до тех пор, пока огонь творчества не призовет их оттуда…»
Да, пел он на русском для русских. Это могли быть знакомые актеры, поэты, писатели, те, для кого имя Вертинского звучало как легенда. Могли быть титулованные особы, могли быть офицеры, солдаты и матросы Белой армии.
Встретился в Константинополе Вертинский и со своим поклонником генералом Слащовым. Он сам разыскал его в Галате «в маленьком грязноватом домике где-то у черта на куличках». Слащов переживал нелегкие времена. Кокаин стоил дорого, и лишенный его генерал как-то утих, сгорбился, постарел. Вертинский сочувствовал ему. Как-никак Слащов переживал душевный кризис: разочаровался в смысле и цели Белого движения и присматривался к красным. Почти полгода Вертинский подкармливал генерала и его немногочисленную братию. Он, конечно, не претендовал на конечную истину, но ему показалось, что: «…чувствовал я его верно. Слащов любил родину. И страдал за нее. По-своему, конечно… Лицо Слащова искривилось в мучительной гримасе:
– Хочешь послушать моего совета? – спросил он. – Возвращайся в Россию!
Я молча кивнул головой. Увы, я это понял, едва ступив на землю Турции. Но поправить ошибку я уже не мог…»
Румынские будни искусства. Ностальгия
В Турции Вертинский пробыл почти два года.
Затем он достал себе греческий паспорт на имя Александра Вертидиса, сына грека и украинки, и отбыл в Бессарабию, присоединенную в 1918 году к Румынии. Трижды судьба заносила его в Бендеры: в 1925-м, 1929-м и 1931 годах. В 1925-м он выступает также в Кишиневе, в Бухаресте, в 1927 году – в Черновцах.
Он оставил нам поразительные по душевной пронзительности воспоминания о своем концерте в маленьком городке Килии, где проживало много русских. Пел артист в ветхом деревянном бараке. В «зале» – «бывшие», люмпенизированные русские.
«Вышел я в своем фраке на не очень прочные подмостки, и первое, что бросилось мне не только в глаза, но и в нос, – это десять небольших керосиновых лампочек, расставленных вдоль рампы. Лампы коптят, и от едкой копоти нестерпимо свербит в носу и хочется чихать. В зале от публики черно. В первом ряду около дамы с на редкость обширными и выдающимися формами жмется рахитичный ребенок с плаксивым выражением лица.