Когда говорила о пленении, о пытках, лицо Лодина менялось, становилось то белым, то синеватым, то вообще темнело, как грозовая туча. А услышав о Гленне и Дайне, все еще запертых у этих чудовищ, чуть не сорвался спасать. Пришлось едали ли не за руку тянуть, убеждать, что нужен план, одновременно улыбаясь Филу, мол все хорошо, мы просто соскучились.
– И главное, – сказала я, заканчивая рассказ. – Я учуяла цветок.
Лодин застыл, взгляд впился в меня, словно я сама цветок и меня срочно надо нести в хранилище.
– Где? – коротко спросил он.
– Я покажу. Но… Лодин.
– Что?
Я снова глянула из-за его плеча на Фила и сказала:
– Мне кажется, об этом подмирцам рассказывать не стоит. Не знаю почему, но… Это подмирцы. Они могут казаться дружелюбными, хотя Клаус таким казаться даже не пытается. Но Фил знает лишь что была в плену, сбежала, но ничего не видела. Пусть так и остается.
Лодин быстро налил воды в стакан, залпом осушил.
– Почему не доверяешь им? – спросил он.
– Не знаю, – ответила я.
О том, что зерно сомнения в голову посадил Ян, тоже подмирец, к которому доверия еще меньше, упоминать не стала. Но Лодин и так кивнул. Налив еще стакан, опустошил на половину, потом протянул мне.
Я покачала головой.
– Уже утолила жажду. И не смотри на меня так. У меня она тоже бывает. Особенно в Подмире. Тут все через… Сам знаешь, что.
Лодин покосился на меня, уголок губы дрогнул и пополз вверх.
– Даже так? – спросил он.
Вопроса не поняла, но ответила, дернув плечами:
– Невыносимое место. Дороги странные, то есть, то нет. Телеги страшные, люди злые, смотрят друг на друга волком. Все хмельной напиток пьют, да такой, каким мышей травить в самый раз. Всем нужны какие-то деньги, но от золота отказываются. Я видела деньги в одной таверне. Знаешь, что это?
Лодин развел руками, глядя на меня с еще большим интересом, а я продолжила, распаляясь так, что кожа потеплела:
– Это бумага! Лодин, разрисованная бумага! Что бы получить воды на улице, надо дать бумагу. Не думала, что где-то бумага может быть ценнее золота. Но тут другое. У нас, если хочешь пить, как происходит?
Ветер повертел прозрачный, как горный хрусталь стакан между пальцев, затем поставил на стол.
– Ну, – сказал он. – Стучишь в любой дом, тебе выносят. Или в колодце. Или в ручье.
– Вот! – выдохнула я. – А тут надо дать бумагу. Понимаешь? Нет, Лодин. Мир, в котором бумага ценится выше людского отношения, и есть настоящая преисподняя.
Ветер сложил руки на груди, уголки губ поднялись еще больше, теперь он улыбается одной из своих коронных улыбок. Но сейчас меня это лишь взбесило, к щекам потекло тепло, а глаза загорелись.