В Британии XVIII в. по мере разрастания городов и распространения печатной культуры, а также столкновения английских исследователей с незнакомыми народами, имеющими очень непривычные нормы сексуального поведения, получили небывалое распространение порнографические брошюры и клубы «свободных нравов». Около сорока процентов британских женщин выходили замуж, уже будучи в положении. Отношение к подобным вопросам менялось, не в последнюю очередь благодаря пестрой толпе журналистов, куртизанок, повес и философов, которые заговорили о сексе и о том, как людям следует его воспринимать. К 1750 гг. три великих новатора, Сэмюэл Ричардсон (1689–1761), Генри Филдинг (1707–1754) и Лоренс Стерн (1713–1768), тоже занялись этой темой. И цензура — или традиция замалчивания, существовавшая в то время, — оказалась одновременно источником трудностей и возможностей.
Первой была опубликована «Памела, или Вознагражденная добродетель» (1740) Ричардсона, но, несмотря на то, что сюжет романа построен вокруг едва не случившегося изнасилования героини, сексуальные переживания там игнорируются — до такой степени, что раздраженный Филдинг спародировал его в «Шамеле», непристойной подборке писем, которые выдают более страстную сторону якобы скромной и целомудренной героини.
Лоренс Стерн тоже не заставил себя ждать. Его «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» полнится женскими образами, контрастирующими с гиперцеломудренной Памелой. Никто из этих писателей не мог выражаться прямо, но у каждого были свои кодовые слова. У Стерна, например, самая явная физическая реакция, связанная с сексуальным переживанием, — румянец. В то время модницы не выходили в свет, не нарумянив себе щечки, но героини Стерна заливаются краской непосредственно по причине сексуального возбуждения. В «Сентиментальном путешествии», например, когда протагонист романа Йорик собирается пощупать пульс дамы из Брюсселя, он делает следующее предположение: «…если кровь, вытекающая из сердца, та же самая, что достигает конечностей… то я уверен, что у вас лучший пульс, какой когда-либо бывал у женщины»[129]. Стерн раньше многих показал, что высказаться откровенно можно не одним только способом.
И вот роман — грандиозная новая литературная форма, как заявляло само название жанра[130], — приступил к созданию собственного лексикона, запаса собственных метафор для разговора о сексе. Основная работа Стерна, «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» (1759–1767), едва ли не насквозь пронизана «вопросом соития». Усы, носы, пуговичные петли, треугольные шляпы, особые увлечения — «коньки» героев, расщелины в стене, прорехи на юбке, зеленые платья — все имеет второе значение. В тексте нет никаких прямых описаний или наименования конкретных деталей — все лишь подспудно, в намеках, и особенно удался в этом плане момент зачатия Тристрама его родителями: