А после ночных скитаний каждый понял, что штаб отряда не имел никакого представления о том, какова действительная обстановка, не знал, куда следует вести отряд, где и как перегруппировывается противник. Короче говоря, проникший в наши ряды страх имел весьма реальные основания.
Все эти вопросы не могли не тревожить командиров, отлично понимавших, что хороший хлопчина Фильченко, остававшийся начальником штаба еще с тех пор, когда десяток эсманцев вышел из подполья, не мог теперь обеспечить должное руководство отрядом из-за отсутствия серьезных военных знаний.
Бойцы с пренебреженьем и недоверием смотрели на тех командиров, которые растерялись и в самом деле не знали, что делать. Гусаков уверял, что во второй группе несколько бойцов послали к черту Тхорикова и куда-то ушли в сторону, взяв на плечо пулеметы. Других ему с Баранниковым удалось удержать.
— Бегут, — сказал Баранников Гусакову. — Нехорошо, остановить надо.
Боец с пулеметом на плече обернулся; увидев Баранникова и Гусакова, он направился было куда-то в сторону от дороги.
— Куда, хлопец? В кусты ховаешься? — спросил Гусаков бойца.
Тот поднял голову, тупо оглядел подошедших к нему и едва ворочая языком, ответил:
— Сил нету. Со вчерашнего дня ничего не ел.
— Я тоже голоден, — в тон ему произнес Баранников, — но в строю место соблюдаю.
Пулеметчик продолжал упрямо стоять на месте, не снимая с плеча своей ноши. Гусаков тяжело вздохнул.
— Из отряда утечь хочешь? — спросил он.
— От смерти бегу, — глухо ответил пулеметчик.
Гусаков повел бровью, в упор поглядел на него.
— А Родина? — спросил он, гордо выпрямившись. — А воинский долг? Есть хочешь? Я тоже хочу есть. Смерти боишься? А я не боюсь. Вот ты бежишь, а я остаюсь здесь в строю. И, как член партии, как коммунист, заявляю: погибну, но товарищей в беде не покину. Умру, но знаю, что не зря! За Родину мою, за народ наш советский! Понимаешь?
— И я хоть беспартийный, а присягу Родине завсегда помню, — твердо заявил Баранников.
Пулеметчик молчал.
— Поступай, как тебе велит твоя совесть. — Гусаков чуть отошел в сторону, — Я тебя, брат ты мой, расстрелять могу за то, что ты самовольно покидаешь отряд. Но я не сделаю этого, — я верю в тебя, ты не можешь уйти, ты не предашь товарищей, ты будешь верен Родине. Я понимаю: ты поддался слабости, только и всего!
Пулемет качнулся на плече бойца, а потом, подобно живому существу, осторожно сполз на землю. Боец опустился на пенек, упер локти в колени и, опустив голову, скрестил пальцы рук. Молчание длилось долго. Гусаков и Баранников выжидали.