Снег забивает глаза. Дошли благополучно до села Атракинь. Отдохнули. Днем здесь была мадьярская конница численностью до двадцати шести человек с пушкой. Направились в Середино-Буду».
Я закрыл тетрадь. В землянку ввалился Воронцов, весь покрытый инеем, багроволицый, в черной романовской шубе. Не поздоровавшись, он тяжело опустился на стул, брякнув колодкой маузера, и, не глядя на меня, глухо произнес:
— Стою… в Ломленке снова!..
Он прицелился прищуренным глазом в карту Сумщины. Увидел на ней яркую полоску своего рейда и криво усмехнулся, наморщив лицо, как от сильной зубной боли.
— Шалыгинский завод взорвали! Охранный отряд истребили начисто — всех сто восемьдесят головорезов!
Из донесения по радио я знал, что автоматчики — харьковчане и шалыгинцы — проникли под видом рабочих на территорию завода вместе с ночной сменой. Они оцепили казарму, забросали ее термитными шарами. Этим и было положено начало истреблению гарнизона гитлеровцев и разрушению действовавшего сахарного завода.
Воронцов оглядел всю канцелярию, словно ища кого-то, ударил тугим кулаком по столу, проговорил грозно:
— Трофеев прорву увез! Рыльский шлях зелеными фигурами усеял при встречной схватке, обоз с оружием отнял у них, и… все потерял! Все бросил на третий день! Сам едва ушел с побитым рылом! Рации и радиста лишился, — все пошло к черту в зубы в этом степном походе!
Воронцов сорвал с головы ушанку, яростно потряс своими иссиня-черными космами.
— Курить дай! — выкрикнул он.
Я подвинул к нему пачку «Пушки», высек огонь из зажигалки и спокойно ожидал, что скажет мой гость дальше. А он резким движением отпустил ремень, сбросил на пол маузер, распахнул шубу и, глубоко затянувшись папиросой, четко, по слогам произнес:
— Не про-шел!
И уставился на меня воспаленным, вызывающим взглядом.
— Вижу, — ответил я, поигрывая циркулем. — Знаю, почему разбили тебя.
— Не знаешь. Я не доносил… о последствиях, — с горькой усмешкой отозвался Воронцов. — Нечем было…
— Все равно, знаю, — повторил я.
— Угадываешь! А, может, кто из моих рассказывал? Шептунами да доносчиками обзавелся?
Сизая щека его и веко задергались. Я улыбнулся.
— Тебе больше верю, Воронцов!
— Ну, так говори: кто ябедничает?
— Циркуль подсказывает… Да, да, не удивляйся, — циркуль-измеритель — вот этот!
Воронцов откинулся на спинку стула, в темных глазах блеснули недобрые искры.
— Смеешься, капитан! — глухо произнес он. — Или совесть потеряна в большом штабе? Мне в Кумовых Ямах не до смеху было. В капкан поймали фрицы, и не тебе бы подыгрывать этому, капитан!
— А я совершенно серьезно! И хочешь, скажу, почему побили тебя?