— А что, если мы этого Процека сейчас поймаем, Петро? — предложил я Русакову.
Петро даже привстал на возку.
— Теперь? Днем?
— Вот именно. Днем даже и легче. Ведь в поле он убежать не сможет. Сам подумай — зима, далеко видно. Как думаешь, Терентий Павлович?
Дегтярев громко рассмеялся.
— Ну и хитрый же народ эти партизаны! — сказал он.
— Так вот, Петро, — продолжал я, — бери Баранникова да еще человек двух-трех и готовь Процеку мышеловку. План таков: отряд остановится в Пустогороде ненадолго, чтобы напоить коней. Мы зайдем большой группой в дом Процека, а выйдут оттуда не все… Вы засядете в хате, отряд уйдет и будет ждать вас с Процеком в соседней деревне.
Снег аккуратно расчищен и подметен, над крылечком — вывеска. Неумелой рукой на ней изображено подобие орла с непомерно короткими растопыренными крылышками. Голова птицы велика и уродлива. Орел держит в когтях кружочек, в нем свастика — подобие четырех скрещенных виселиц.
Орленок кажется выпавшим из гнезда галчонком, он силится взлететь, но не может, кривые ножки этого хищника похожи на червей. Под птицей, а которой фашисты хотели символически изобразить восходящую империю, начертано: «Великогермания».
Видна часть слова «Пусто…» Вторая часть — «город» присыпана мерзлым снегом. Еще ниже выведено крупным шрифтом: «Управа».
Бабка, закутанная до бровей платком, долго глядит на Пустогородскую сельуправу, запрокинув голову, дивится на диковинный символ власти и, наконец, разгадав, брезгливо сплевывает:
— Тьфу ты, пакость!
Еще недавно в этом месте красовалась колхозная вывеска и руководил людьми председатель колхозного правления Порфирий Фисюн — партизан гражданской войны, коммунист. Теперь же в управе старостой руководитель секты евангелистов — Матвей Процек.
С евангелием и наганом начал он водворять в селе и колхозе «новый порядок».
Процек был у себя в канцелярии, в управе.
Протяжно кашлянув и погладив козлиную бородку, он начальственно говорил:
— Глянь, как помогли мои меры! Налоги-то поступают… А помнишь, я тебе говорил, наш мужик — подлец, без палки не может! Так и вышло: дуби-и-нушка всему голова!..
Аня, племянница Гусакова, вызванная в сельхозуправу за непрописку в Святище, сидела, незаметная, в углу у порога и уныло молчала.
Единственный собеседник старосты, его писарь, восторженно смотрел то на красивую, «зависимую» от него молодицу, то на своего патрона, ухмылялся и угодливо поддакивал.
Процек откинулся на спинку стула и, многозначительно подняв палец, продолжал:
— А вот освободители наши, хоть и новые для здешнего края, а людишек здешних чуют почище нас. Вот что значит — культурный народ!