Таким образом, на территории в шесть тысяч квадратных километров, где насчитывалось более сотни крупных сел и не менее ста тысяч населения, уже не было ни одного гитлеровца.
Со всех концов этого края тянулись в Хинель ухабистые разбитые дороги, по ним ползли обозы с продовольствием, фуражом и сеном, мчались посыльные, шли и ехали поднявшиеся но вооруженную борьбу советские люди.
Но не дремал и противник. «Снежный ком» народного движения на Сумщине вырос за одну зиму 1942 года настолько, что его увидели из Берлина.
В середине марта наше положение ухудшилось. Все чаше и затяжней гремели бои на дальних подступах к Хинели. Теснимый целой дивизией, после полумесячных боев и маневров в районе Путивля, отошел к Хинели Ковпак. Его отряды развернулись на юго-востоке «края», отряд Покровского получил задачу защищать наши границы на юго-западе, встать в Свесе и Орловке, вблизи Ямполя.
Обращенный в ставку края, изменил темп жизни лесокомбинат.
Днем и ночью в моем штабе толкутся связные, перед окнами мелькают всадники. Одни спешат в штаб, другие мчатся по зимним дорогам в отряды и на заставы.
То и дело слышится:
— В штаб Путивльского!
— Из штаба Севского!
— Ворошиловскому второму!
— Из Червонного!
— В штаб Конотопского!
Штаб… штаб… Стучат пишущие машинки. В руках посыльных мелькают пакеты. Все торопятся, спешат.
Из отрядов потекли тревожные донесения. Они поступают ко мне непрерывно со всех направлений. Враг наращивает вокруг нас силы.
Все чаще вестовые осаживают у штаба лошадей. Забросив поводья на зубцы палисадника, гонцы врываются ко мне с донесениями. Пакеты складываются на столе и образуют пестрое собрание конвертов: большие и малые, прямоугольные и квадратные, чаще — свернутые треугольником листы, вырванные из ученических тетрадей… Особо выделяются голубые, розовые конверты. Вскрываешь — внутри мягкая сиреневая подкладка, веет тонкими духами. Это трофейные, их изъяли из сумок офицеров и прислали прямо с заставы. В таком конверте, помимо боевого донесения, нередко найдешь нежное послание из Гамбурга или Вены, написанное готической вязью на хрустящей рисовой бумаге, и фотографические карточки. Письма повествуют о муках разлуки и утраченных иллюзиях, тоске, отчаянии, тревоге. На фото — хищные зубки, кокетливо склоненная головка с буклями; с иных карточек глядит быкообразный бюргер. А вот поблекшее лицо седой женщины — обычное лицо всех матерей на свете.
Большинство пакетов — без печатей. Текст написан на клочке стенных обоев. Но написаны ли они каллиграфическим штабным почерком или непривычными каракулями, где в каждом слове по нескольку грамматических ошибок, — все они — важные документы и сообщают об одном: «Идут немцы… Их много… Они отлично вооружены…»