— Бывайте здоровы, барышня, — ответил тот, щуря глаза.
— Вы что, не узнаете меня?
— Так ведь слаб стал я глазами-то. Да и память, того, пошаливает.
— А Ольгу Ланину вы не помните?
— Ольгу-то, стрекозу?.. Постой-постой! Неужто это ты и есть?
— Я, дедушка Игнат.
— Подумать только, какой кралей обернулась! Что время-то делает! А это?.. — кивнул он в сторону Сергея. — Его я совсем не помню.
— Он не здешний, дедушка. Это писатель из города. Он книгу о наших краях пишет. И очень хотел бы услышать ту историю, которая приключилась в свое время с Дмитрием, вашим братом.
— Что с Митрием-то стряслось? И это для книжки, стало быть? Ну что же, ради такого дела можно и поворошить память. Только сперва пройдемте в избу. Посидим там, покалякаем, вспомним те времена.
— Пойдемте, дедушка. Я, кстати, и бражки с собой захватила и пирогов мать вам прислала.
— Спасибо ей, Федосьюшке. Спасибо и вам, что не забываете нас, стариков, — не переставал приговаривать Игнат, препровождая их в избу и усаживая в передний угол, под божницу.
— А дело было так, — сразу начал он, приложившись к стакану с брагой и свертывая новую «козью ножку». — Той осенью мы с Митрием охотились в Лосиной пади, что возле переката. Там у нас и охотничья избушка была поставлена и ловушки на сохатых вырыты. Все честь по чести. Столь лет мы там промышляли. Чаще всего вдвоем. А в тот сезон случилось так, что пришлось мне оставить его одного. Ну да так не раз бывало: оставались в тайге то он, то я. И никогда не беспокоились друг о друге. С чего бы это! Все наши мужики так охотились. А в этот раз что-то не по себе мне стало. Чем ни займусь — болит душа за Митрия, и на поди! А его все нет и нет. Пришлось пойти к нему самому.
Ну, подхожу я к пади, вижу над крышей дымок вьется. Значит, мекаю, все в порядке. Открываю дверь, смотрю, сидит Митрий у стола, мясо уписывает. И хоть бы голову повернул в мою сторону. Я говорю:
— Здорово, Митюха.
А он оглянулся так, будто нечистую силу увидел, и говорит:
— А ты кто такой будешь?
Я так и обомлел. Словно кипятком меня ошпарило.
— Да ты что, — говорю, — Митрий, с ума сошел? Своих не узнаешь?
— Каких, — говорит, — своих? Я тебя знать не знаю и знать не хочу.
Ну, дальше — больше. Я к нему и так и эдак. А он и от имени своего открещивается, и отца с матерью, дескать, знать не знает, и ни о какой Заречной никогда не слышал. Ну, словом, он не он, да и только. Думаю, проспится, человеком будет. А утром — все то же самое. Идти со мной домой отказался наотрез. На меня волком смотрит.
Пришлось вернуться ни с чем. А в деревне мне и верят и не верят.