Конечно, ничего выговаривать Никодиму она не собиралась, но и вот так, в одночасье, вернуться к прежним отношениям тоже была не готова. Смутно она припоминала, что вчера и впрямь приняла его за своего ангела-хранителя, не забыла и восторг, который испытала, увидев сквозь сумерки и холод его фигуру, лицо, склоняющееся над ней. В Дусе была огромная благодарность за тепло, за еду, за комнату, и оттого, готовясь сейчас отказать Никодиму, она говорила путано и виновато, чуть ли не полчаса оправдывалась, объясняла, что, если сможет быть ему полезна – с радостью выполнит всё, что он попросит, но в Хабаровск она добиралась из Москвы с единственной целью: найти хоть какие-то следы брата. Если здесь ничего не отыщется, поедет дальше – в Харбин, Владивосток, ведь не может же быть, что его никто не видел и никто о нем ничего не слышал.
Едва Никодим понял, что сегодня того, что хочет, от нее не добьется, он резко сменил тему, стал вспоминать, что в пятнадцатом году собирался идти на фронт полковым священником, и до сих пор жалеет, что не пошел. На войне люди быстро дичают, а без Бога, без слов милости и поддержки особенно, и то, что они дальше, когда война кончилась, творят – всё ее продолжение, ее послед. Нечто вроде фантомных болей: рана на теле зажила, а душа, как была, осталась покалеченной.
Затем неожиданно принялся хвалить современную литературу. По его словам выходило, что новых имен немало и пишут теперь просто, без прежней манерности. С собой у него были две книжки, в том числе воспоминания некоего Шкловского о Закавказском фронте, и он сказал, что обе ей оставляет. Сама Дуся ничего светского давно не читала, однако тут было другое дело – как раз на Закавказском фронте погиб ее муж Петр Игренев, а где и когда, несмотря на все старания, узнать не удалось. Не то чтобы она надеялась вычитать о нем у Шкловского – муж был обыкновенным, ничем не примечательным капитаном-артиллеристом, одним из трехсоттысячной армии, пытавшейся с востока, обогнув Турцию, выйти прямо к Багдаду, вряд ли он мог кому-то запомниться. Но и без этого любые свидетельства о людях, рядом с которыми он воевал, о той земле, в которой сейчас, наверное, лежит, ей тоже казались важными.
Никодим ушел уже вечером; оставшись одна, она сначала решила, что сегодня читать Шкловского не будет, помолится на ночь и ляжет. Но заснуть не сумела, промучилась час и снова зажгла лампу. Из книги Шкловского, страниц за сорок до конца, торчала красивая закладка тисненой кожи – похожие, целую дюжину, ей за пару лет до войны подарила Маша. Для них обеих лето двенадцатого года было хорошим, добрым временем, и теперь она не удержалась, открыла книгу незадолго перед закладкой. Хотела, как привыкла в детстве, прежде чем читать подряд, пролистать, посмотреть, что там и к чему.