Некоторые воспоминания Пино были такими яркими, что они словно появлялись в воздухе перед моими глазами. Другие представали не очень ясными, и мне приходилось добиваться большей четкости многочисленными вопросами. Он явно избегал упоминать некоторые события и характеры и, казалось, вообще боялся говорить о других. Когда я поднажал на него, он стал рассказывать о тех мучительных временах, вспоминал трагедии, которые заставляли рыдать нас обоих.
Во время того первого путешествия я говорил и с историками холокоста в Милане, беседовал с католическими священникам и членами Сопротивления. Я вместе с Пино посетил все места основных событий. Я становился на лыжи и поднимался в Альпы, чтобы лучше представить себе маршруты бегства. Я поддерживал старика, когда он погрузился в скорбь на Пьяццале Лорето, видел, как мучительно переживает он утраты, когда бродил с ним по улицам вокруг Кастелло Сфорцеско. Он показал мне, где в последний раз видел Бенито Муссолини. В большом миланском соборе Дуомо я смотрел на его трясущуюся руку, когда он зажигал свечку в память мертвых и мучеников.
И все это время я слушал человека, вспоминавшего два года своей необычной жизни здесь, – он стал взрослым в семнадцать, а в восемнадцать уже превратился в старика, пережившего взлеты и падения, испытания и торжество, любовь и разбитое сердце. Мои личные проблемы и вообще вся моя жизнь казались такими мелкими и незначительными в сравнении с тем, что досталось на его долю в столь юные годы. И его взгляд на жизненные трагедии задал мне новую перспективу. Я начал излечиваться, мы с Пино вскоре стали друзьями. И, вернувшись домой, я чувствовал себя так, как не чувствовал уже много лет.
После первого путешествия я на протяжении следующего десятилетия совершил еще четыре поездки в промежутках между написанием других книг – проводил разыскания, связанные с историей Пино. Я консультировался с персоналом Яд ва-Шема, главного израильского мемориала холокоста, с историками в Италии, Германии и Соединенных Штатах. Я проводил недели в военных архивах этих трех стран и Соединенного Королевства.
Я разговаривал с выжившими свидетелями – по крайней мере, с теми, кого мне удалось найти, – чтобы уточнить различные события, о которых рассказал мне Пино, а также с потомками и друзьями давно умерших, включая Ингрид Брук, дочь таинственного нацистского генерала, чья фигура осложняет понимание сути случившегося.
Если это было возможно, я держался фактов, отобранных из архивов, разговоров и свидетельств. Но вскоре я понял: по мере того как исход Второй мировой войны становился ясен, нацисты начали повсеместно уничтожать документы, а потому свидетельства, касающиеся событий из жизни Пино, в лучшем случае отрывочны.