Постное масло (Кипнис) - страница 4

А я говорю:

— Двоську никто не зарежет!

— Глупые дети! — говорит мать. — Идемте, реб шойхет.

Шойхет подымается с места и… трах через бревно, только ножки в воздухе замелькали.

Мать бежит спасать шойхета, а я с Гиндой к Двоське; отвязали веревку и «катай» с Двоськой по улице, к маленькой тюрьме, а оттуда прямо в поле. Двоська прыгает, а мы за ней.

Я обхватил Двоськину шею своим ремнем и остановился. Мы немножко отдохнули, Гинда и говорит:

— Куда мы пойдем?

— Домой?

— Мать будет ругаться.

— К Двойре?

— К Двойре неловко.

И мы остаемся в поле. Поле нам знакомо, мы тут когда-то собирали дикие груши.

Наступила ночь. Стало темно. Гинда говорит:

— Ты не боишься?

— Я не боюсь, а ты?

— Я тоже нет.

Двоська тихонько замычала. Мы хотим, чтоб она молчала, а она опять замычала. Вдруг мы слышим «Хаська» наша мычит (наша красная корова мычит грубым голосом, а Хаська с писком, как трубный звук в день Нового Года). Двоська мычит, а Хаська отзывается. И что же мы видим? Хаська наша бежит, выставив рога, ни жива, ни мертва и прямо на нас. Голодная Двоська кинулась к ней сосать, а нам стало веселей. Мы привязали веревочку к дереву, сами стали под дерево, а ночь идет и идет.

— Тут нет волков? — спрашивает Гинда.

(Я не знаю есть ли тут волки.)

— Нет, — говорю я.

— Ты хочешь кушать?

— Нет. А ты?

— А я-таки хочу.

Гинда умеет доить коров. Красная корова брыкается, а Хаська нет. Но во что доить?

У меня есть маленькая жестяная мисочка, совсем маленькая.

Гинда глядит, глядит на нее и все-таки начинает доить. Темно. Одно только дерево возле нас. Надоили мы полную мисочку молока. Гинда говорит: «пей ты». Я говорю: «пей ты». Мы говорим шепотом. Я пью капельку и Гинда пьет капельку, Гинда хочет рассмеяться, но она сдерживается, она боится громко смеяться. Еще надоили мисочку молока, молоко теплое, и мы пьем.

— Ты хочешь спать? — спрашивает Гинда шепотом.

— Нет, а ты?

— Я тоже не хочу.

Мы стоим прислонившись к дереву.

Мне снится: воры ходят вокруг, носят мешки в руках и хотят нас потащить на чердак. Мы держимся за ножки стола и не хотим их отпустить, а воры бегают вокруг, зовут своих товарищей и кричат нам:

— Идемте в тюрьму!

— Только в тюрьму вы пойдете!

— Вы испугали шойхета, обе девочки его померли, идемте в тюрьму!

Мы просыпаемся, на дворе уже день, мы стоим под деревом, кругом поле. Мать, отец и сосед Ноте стоят возле нас. Мама и смеется и плачет, а мы боимся, что сейчас нам влетит.

— Домой, сорванцы! — говорит отец, а мама и плачет и смеется.

— Ты понимаешь, какова наша «красавица?» — говорит она (мать зовет «Хаську» — «красавицей»).