Вспомнив сцену прощания с боярином, Петр невольно улыбнулся, но, спохватившись, изобразил смущение, поскольку на самом деле его не испытывал, будучи убежден, что поступил правильно.
– Да я и не прочь, – кивнул Петр, – но только после того, как его повесят. Или распнут. Или отрубят голову. Словом, согласен простить его грешную душу, но после того, как она покинет его грешное тело, – и он, повернувшись к сидевшему рядом другу, упрекнул его. – Зря ты не позволил мне обвинение ему предъявить. Печенкой контуженной чую, что это он приказал Гараське убить Векшу, дабы свалить его смерть на меня.
Тот усмехнулся и кивнул на княжича.
– Я не сам, а по совету Дмитрия Михайловича. Лучше порадуйся, что он меня вовремя предупредил. Иван Акинфич из ума не выжил, чтоб в таком сознаваться, а разговор у них с убийцей был тайный, послухов нет. Значит, пришлось бы судье тебя вместе с боярином железом испытывать.
Петр нахмурился.
– А что это такое? – и охнул, услышав деловитые пояснения княжича.
Оказывается, оба испытуемых должны пронести раскаленный докрасна железный брусок определенного веса, причем не просто ухватив его голой рукой, но сжав в кулаке. При обычном воровстве его несут три сажени, а при обвинении в убийстве все десять.
Сангре, присвистнув, передернулся.
– Какие там сажени? Я бы его сразу уронил.
– А вот Иван Акинфич одну или две смог бы пройти, а то и поболе, – заверил Дмитрий. – Так как, гусляр, будешь радоваться, что все столь славно закончилось для тебя, али и далее о мести станешь мечтать?
– Радоваться, – махнул рукой Сангре.
– И меня тогда заодно порадуй, – попросил княжич. – Поведай-ка еще разок про… невесту мою, – и он смущенно покраснел.
«Совсем пацан, – невольно подумалось Петру, глядя на густой румянец, густо заливший щеки, покрытые юношеским пушком. – Хотя сегодня он меня и впрямь здорово выручил. Раскаленное железо… Бр-р-р!» – и он невольно передернулся.
– Неужто изьян какой припомнил? – встревожился Дмитрий, неверно поняв реакцию Сангре.
Тот спохватился и принялся торопливо разуверять княжича. На сей раз пришел черед помалкивать Улану, посчитавшему, что тут велеречивость друга и его высокопарные выражения придутся как нельзя кстати. Встрял он всего однажды, когда Дмитрий озабоченно посетовал насчет ее странного имени: Дайна.
– С литовского «дайна» переводится как песня, – пояснил Буланов.
– Точно, песня, – подхватил Сангре. – И это имя как нельзя ей подходит. Жаль, при крещении ее нарекут иначе. А впрочем, тебе, княже, никто не помешает, оставшись с нею наедине, называть ее по-прежнему, поскольку она…