— А ты кем был? — спросил из темноты Чулпанов.
— Писателем.
— А я литературоведом.
Вопрос был закрыт.
Мы вошли в калитку и направились к парому. Ночью он казался гораздо больше, чем днем.
— Трехпалубный, — сказал Чулпанов. — Не меньше тысячи пьяниц помещается.
— Думаешь, на нем плавают только пьяницы? — спросил я.
— Конечно. Трезвые с женами в Хельсинки сидят.
Чулпанов постучал ногой по одному из канатов, которыми паром был пришвартован к причалу.
— Ладно, пойдем, — сказал он. — Паром как паром, ничего особенного.
— А где охрана? — спросил я. — Тоже с женами сидят?
— Эти спят, — хмыкнул Виталий. — Зачем им в независимой стране охрана?
Я тоже хмыкнул. Мне была не совсем понятна логика поведения людей, получивших независимость на дурачка. Наверное, у них каждый день праздник. Во время праздников об охране не думаешь, по себе знаю.
— Ну что, созрел? — спросил Чулпанов, когда мы подошли к отелю.
— К выпивке?
— Нет, к поездке на Святую Елену.
— А сколько надо денег?
— Тысяч пять долларов, — после короткой паузы сказал Виталий. — В оба конца.
— Чуть погодя, — вздохнул я. — На Цейлон заедем?
— Обязательно. Он теперь Шри-Ланка. Я там хорошую пивную знаю.
Мы пробились сквозь толпу уже хорошо набравшихся финнов и поднялись на свой этаж.
Девушки у лифта не было.
— Протрезвела, — удовлетворенно хрюкнул Чулпанов. — Или подобрал кто-то.
Утром я вышел из номера — и увидел ботинок напротив двери, в которую Чулпанов забросил пьяного финна. В гулкой пустоте коридора он смотрелся не только сиротливо, но и символично.
Зачастую только это и остается после разгульной ночи — одинокий, грязный, жалкий ботинок, лежащий на боку.
Я аккуратно поставил его рядом с дверью.
Ахмед Цадатов был первым из ныне живущих писателей, о котором я услышал анекдот:
«Одын кофе, — заказал Цадатов кофе буфетчице в Пестром зале Дома литераторов.
— Наконец-то попался грамотный писатель! — обрадовалась она. — Только и слышу с утра до вечера: «одно кофе», «одно кофе».
— И одын булочка, — добавил Ахмед».
В советской литературе существовал клан классиков-националов, о которых знал любой школьник. Все они были заслуженные, увенчанные премиями и государственными наградами. О квартирах, дачах и гонорарах и говорить не приходится. Но и среди классиков существовала градация. Истинными небожителями считались писатели из союзных республик: Олесь Гончар, Эдуардас Межелайтис, Нодар Думбадзе, Мухтар Ауэзов, Чингиз Айтматов, Мирзо Турсун-заде. О последнем, кстати, тоже был написан стишок. «Там Мирзо турсует свое заде», — говорилось в нем.
В белорусской литературе всесоюзными классиками были Максим Танк и Василь Быков. Это если не считать Купалу и Коласа, конечно.