— Обязательно, — сказал я. — И вот он тоже.
Я показал на Вепсова. Тот дернулся и опять ничего не сказал.
— Пусть будет, — согласился Цадатов. — Прошу за стол!
Обильный стол был накрыт в соседней палате.
«Хорошо быть классиком на Кавказе, — позавидовал я. — Ничего нельзя — и все можно».
— Это надо заслужить! — доверительно наклонился ко мне Ахмед. — У вас в Белоруссии Танку тоже все можно.
Оказывается, он прекрасно знал, кто я и откуда.
— А Быкову? — спросил я.
— Быкову тоже можно, — подумав, сказал классик, — но он не возьмет. Очень честный.
Похоже, на Кавказе быть очень честным разрешалось не всем. Но я не стал забивать себе голову ерундой. Со своим уставом в чужой монастырь лезут только глупцы. И завоеватели.
— Теперь едем ко мне! — объявил Ахмед. — Уже чуду готовы.
— Что такое чуду? — спросил я.
— Блинчики с сыром, — сказал Сулейман. — По ним у нас определяют, хорошая невеста или нет.
— Чуду все делают хорошо, — возразил помощник Цадатова.
— Магомед? — посмотрел я на него.
— Конечно! — приосанился он.
Да, я уже знал, что всех помощников, охранников и прочих воинов здесь зовут Магомедами.
Сулейман и Магомед помогли Цадатову подняться.
— Эх! — с трудом разогнул колени Ахмед. — Не то я в банк положил. Нужно было не рубль — молодость положить.
Мы засмеялись.
— Молодец! — сказал Сулейман. — Настоящий аварец!
— Шамиль тоже аварец? — спросил я.
— Конечно! — обиделся заместитель министра. — Ахмед, я, Магомед — все аварцы!
— У меня в Союзе писателей двенадцать отделений, — остановился в дверях Цадатов. — Даже ногаец есть.
— Чем ногайцы отличаются от других? — спросил я на ухо Сулеймана.
— Степняки, — махнул тот рукой. — От монголов здесь остались.
— А таты?
— Таты в Дербенте.
Я понял, что национальную тему в Махачкале лучше не затрагивать: очень уж много национальностей.
Дома у Цадатова я был в предыдущий приезд. Собственно, это был не дом, а музей, построенный в честь классика. В нем все было аккуратно расставлено и развешано.
— Жена постаралась, — сказал мне тогда Цадатов. — Очень хорошая женщина.
Она не так давно умерла, и все старались говорить о ней в возвышенных тонах.
Я не поленился и поднялся по узкой лестнице на третий этаж, на котором размещался кабинет классика.
— Я сюда никого не пускаю, — сказал Ахмед, — но тебе можно. Ты мой друг.
Жалко, что этих слов никто не слышал. Все гости сидели внизу за столом.
— В следующий раз приедешь в Махачкалу, — обнял меня за плечи Ахмед, — говори всем, что ты мой друг, и тебе все дадут. Здесь меня знают.
Мне понравилась его скромность.
Кабинет, кстати, был обставлен довольно скромно. Но это тоже признак большого писателя.