Когда вошли, она тщательно закрыла дверной замок.
— Так спокойнее…
Коля огляделся. Вокруг торчали бесконечные полочки, а на них — статуэтки, чашки, хрустальные вазочки.
— Летошний год взяли мы с Кутьковым одну такую хазу… — сказал Коля. — Тоже всего было полно.
— Ну и что? — она поставила на стол бутылку с мутным самогоном и тарелку с солеными огурцами.
— Побили все на куски, — равнодушно сообщил Коля. — Берендей — он такой.
— Выпей и закуси, — она пододвинула ему тарелку и бутылку. — Сколько здесь? — Дамочка начала снова мять и щупать материал.
— Двадцать аршин… Чего-то мне неспокойно. Ровно бы, за стенкой кто-то есть.
— Никого нет, — ответила она быстро, и Коля понял, что врет.
«И карточку пантелеевскую надо на место вернуть… А как? — думал Коля. — Она ведь не выходит из комнаты. И не выйдет. А если в соседней кто-то есть, да еще в стене дырка, — мне фотку не положить, голову потеряю. Как же быть?»
Он опрокинул рюмку, захрустел огурцом.
— Консервы возьмешь? Сахарин? Муку? — спросила она.
— Этого у нас у самих в отвал. Нам бы… — Коля поискал глазами и снял со стены старинную, изукрашенную перламутром гитару с роскошным голубым бантом.
— Мальчик играет? — улыбнулся он. — Если бы девочка, бант розовым должен быть…
— Все-то ты знаешь, — посмотрела она недобро. — Не подавился бы — от излишка знаний.
— Мы не подавимся, мы — Берендея Кутькова выученики, — гордо сказал Коля и ударил по струнам:
Перебиты, поломаны крылья.
Тяжкой думою душу свело.
Кокаином — серебряной пылью
Все дороги мои замело…
Коля отложил гитару:
— Поняла, на что шелк сменяю?
— Тебе зачем? Сам нюхаешь или кому сбываешь? — спросила она.
— Коммерческая тайна. Я же не интересуюсь, откуда у вас, сочувствующей советской власти женщины, марафет? А?
— Язва ты, — усмехнулась она. — Черт с тобой, дам. Понравился ты мне. Люблю огромных мужчин.
Она томно потянулась. Коля испуганно вскочил, схватил мешок:
— Давай к делу, дамочка. Некогда мне.
— А я тебе разве не дело предлагаю? — Она придвинулась к нему.
Коля оцепенел. Он понимал, что в данной ситуации ему не миновать объятий адвокатши. Если ее оттолкнуть — развалится, лопнет, как мыльный пузырь, с таким трудом и риском налаженный контакт, а вместе с контактом провалится, не начавшись, операция по ликвидации Пантелеева. «Вот и решай… — лихорадочно соображал Коля. — Что делать и чем пожертвовать — чистотой взаимоотношений с Машей или поимкой Пантелеева…»
— Что-то ты темнишь, — сказала она. — Почему не хочешь? Не нравлюсь?
Коля подошел к прикроватной тумбочке, на которой стояли фотографии в рамочках, и незаметно уронил на столешницу фотографию Пантелеева.