Итак, между духовной властью и властью светской была объявлена война.
Григорий VII ответил на манер Олимпийца: метнул молнию.
Генрих только посмеялся папскому отлучению.
В самом деле, в возгоревшейся борьбе силы противодействующих сторон казались вопиюще неравными.
Сын Генриха III получил от отца богатое наследство: в Германии — всемогущество сюзерена над этой страной феодализма, в Италии — влияние, почитавшееся неодолимым: право назначения, а значит, и низложения римских пап.
У Григория VII не было ни Рима, ни даже духовенства: незадолго перед тем он почти полностью восстановил его против себя, обнародовав постановление о безбрачии клириков и если не повелев, то допустив кастрировать тех прелатов, что не пожелали расстаться с женами или наложницами.
Но явную нехватку реальной власти восполняла ему поддержка общественного настроения.
Этого бесприютного изгнанника, беглеца, потерявшего всё, повсюду станут встречать как триумфатора. Однако в смертный час для триумфатора не сыщется даже камня, чтоб подложить ему под голову, и перед своей кончиной он произнесет слова, весьма схожие с последними словами Брута:
— Я любил справедливость и ненавидел беззаконие, потому и умираю в изгнании ("Dilexi justitiam, et odivi iniquitatem, propterea morior in exilio").
Но папское отлучение принесло плоды. Немецкие князья, съехавшиеся в Тербурге, признали, что своевластный Генрих IV превысил свои права, которые ограничивались инвеститурой, но не распространялись на низложение, и пригрозили лишить его короны по тому же праву, по какому прежде избрали его, если по истечении года со дня постановления их совета он не примирится со святейшим престолом.
Дабы избегнуть этой участи, пришлось повиноваться. Без солдат и знамен, не в доспехах, а босой, в подпоясанном вервием одеянии кающегося грешника, император предстал перед вратами Рима, чтоб униженно испросить прощения. Асти, Милан, Павия, Кремона и Лоди, мимо которых он проходил в таком виде, воочию убедившись, что император без скипетра и меча всего-навсего слабый смертный, отказались отныне признавать его верховную власть.
Генрих IV — без своего окружения, в рубахе, стоя голыми ногами на снегу, — покаянно прождал во дворе замка Каноссы три дня, и лишь по прошествии их папа согласился его принять.
На следующий день, перед тем как императору и папе — двум властителям, поделившим мир, — вкусить от святых даров за одним столом, Григорий помолился, прося Всевышнего обратить для него, если он виновен, облатку в яд.
Наместник Божий воззвал к Божьему суду.