"Обвинений столько, что я предпочитаю молчать. И одно напоминание о них заставляет меня вновь пережить нанесенное мне оскорбление и еще раз поклясться, что я смою его твоей кровью. Живо шпагу из ножен, Фернандо!"
Я просто не узнавал себя, до того спокойно я выслушал его гневные слова, его вызов.
"Драться с вами я не буду, пока не буду знать, почему я дерусь", — сказал я.
Он выхватил из кармана пачку писем:
"Узнаете эти бумажонки?"
Я вздрогнул:
"Бросьте их на землю, я посмотрю".
"Ну что же, соберите их и прочтите".
Он швырнул письма на землю.
Я их подобрал, пробежал глазами: да, то были мои письма.
Отрицать это было невозможно; я стоял перед лицом оскорбленного брата.
"О я глупец! Горе безумцу, доверившему бумаге свои сердечные тайны и честь женщины! — воскликнул я. — Ведь письмо — это летящая стрела: известно, откуда она пущена, но неведомо, где она упадет и кого настигнет".
"Так что же, узнали вы письма, дон Фернандо?"
"Они написаны моей рукой, дон Альваро".
"Тогда обнажайте шпагу, и пусть один из нас падет во искупление попранной чести моей сестры".
"Я жалею, что ваш поступок и угрозы, дон Альваро, мешают мне просить у брата руки его сестры".
"Трус! — крикнул дон Альваро. — Увидев шпагу в руке брата опозоренной им женщины, он обещает жениться!"
"Вы-то знаете, что я не трус, дон Альваро, а если не знаете, я берусь вам это доказать. Но выслушайте же меня".
"Шпагу наголо! Там, где должен говорить клинок, язык молчит".
"Я люблю вашу сестру, дон Альваро, и она любит меня. Почему же мне не назвать вас братом?"
"Отец сказал мне вчера, что он вовеки не назовет сыном человека, погрязшего в пороках, долгах, распутстве".
Хладнокровие покинуло меня при таком потоке оскорблений.
"Так сказал ваш отец, дон Альваро?" — переспросил я и заскрежетал зубами от гнева.
"Да, и я повторяю его слова. И добавлю: обнажайте шпагу, дон Фернандо!"
"Итак, ты хочешь драться!" — воскликнул я, кладя руку на эфес шпаги.
"Обнажайте оружие! — настаивал дон Альваро. — Иначе я просто изобью вас шпагой как палкой".
Я противился, поверьте, сеньор дон Иньиго, говорю вам истинную правду. Противился, пока позволяла честь дворянина.
Я выхватил шпагу.
Прошло минут пять, и дон Альваро был мертв.
Он умер без покаяния, проклиная меня. Отсюда все мои несчастья…
Сальтеадор умолк в раздумье, склонив на грудь голову.
Туг вдруг появилась юная цыганка — в окне, через которое недавно вошел атаман, — и торопливо (так спешат, принося важные известия) трижды произнесла имя Фернандо.
Не сразу, очевидно, он ее услышал и обернулся, лишь когда она окликнула его в третий раз.