На повороте дороги из Альгамбры дон Фернандо встретился с двумя женщинами в покрывалах; обе остановились, раздались возгласы удивления и радости. Он застыл на месте, — то ли его остановили эти возгласы, то ли магнетический трепет, охватывающий нас, когда мы встречаем любимое существо или должны вот-вот его увидеть.
Но он еще не успел спросить себя, кто же эти женщины, к которым помимо воли так влекло его сердце, когда одна из них припала к его руке, а другая, простирая объятия, тихо повторяла его имя.
— Хинеста! Донья Флор! — негромко сказал дон Фернандо, а люди, что шли за ним от площади Лос-Альхибес и намеревались довести до тюрьмы, тоже остановились поодаль, чтобы не стеснять узника и молодых женщин, проявив то сочувствие, какое толпа питает к обреченному.
Стояли они недолго, но Фернандо успел обменяться с Хинестой несколькими словами, а с доньей Флор — несколькими взглядами.
Девушки продолжали путь в Альгамбру, а дон Фернандо — в тюрьму.
Понятно, зачем Хинеста торопилась во дворец: узнав от доньи Флор, какая опасность грозит дону Фернандо, она решила еще раз испытать свою власть над доном Карлосом.
Только теперь у нее не было ни пергамента, удостоверяющего ее происхождение, ни миллиона, внесенного в монастырь.
Предполагая, что у ее брата такая же короткая память, как у всех королей, она решила, что для него, как и для всего света, она теперь простая девушка, бедная цыганка Хинеста.
Но у нее оставалось ее сердце, и в нем она надеялась почерпнуть достаточно молений и слез, чтобы смягчить холодную, неприступную душу дона Карлоса.
Одно обстоятельство пугало ее: вдруг ей не удастся добраться до короля.
К ее великой радости, дверь перед ней распахнулась, стоило ей произнести свое имя.
Донья Флор, дрожа от волнения, боясь утратить последнюю надежду, осталась ждать Хинесту у ворот.
Хинеста пошла за придворным. Он отворил дверь в покой, превращенный в рабочий кабинет, отступил, пропуская молодую девушку, и, не доложив, затворил за ней дверь.
Дон Карлос ходил взад и вперед большими шагами, опустив голову на грудь, устремив глаза в землю, словно тяжкий груз — полмира — лежал на плечах этого девятнадцатилетнего Атласа.
Хинеста преклонила колено и застыла в этой позе. Так прошло несколько минут; король, казалось, не замечал ее. Но вот Карлос поднял глаза, остановил на ней взгляд, из рассеянного постепенно ставший вопрошающим, и осведомился:
— Кто вы такая?
— Вы забыли меня, государь? Как же я несчастна! — отвечала цыганка.
Тогда дон Карлос, сделав над собой усилие, постарался припомнить ее: его взор порою как будто яснее видел будущее, нежели читал в прошлом.