Старому Маджиду приходит срок, его кормят, как птицу,
с рук. Как-то раз Маджид вышел за порог и упал у калитки
вдруг; и ему сказали – Господь был строг, у тебя обнаружен
рак.
Медсестрички курят за дверью, ржут, от машин стекло
в окне дребезжит. Навещают редко, домой не ждут – он
давно уже здесь лежит. Его больше не скручивает, как
в жгут, жизнью он поэтому дорожит: просыпается и глядит,
как идёт мужик, проезжает под окнами то автобус, то
чёрный джип; он пока ещё жив, Маджид.
Монотонный кафельный неуют, аккуратный больничный
ад – добивать не смеют, жить не дают, и валяйся теперь,
разъят, на те части, что изнутри гниют, и все те, что уже
гноят; только в голове у тебя поют и, сияющие, стоят —
кроткая прекрасная Дариют, гордая высокая Рабият; он
глаза их, жгучие, словно йод, и лодыжки узкие узнаёт;
только позовёшь их – и предстают, волосы спадают до
самых пят; у тебя здесь будет кров и приют, – так они
поют, – тебе только радости предстоят!