Он прислоняется к косяку, рубашка потемнела от пота, волосы спутаны. В одном ухе наушник-пуговка.
– Что такое?
– Вы слышали крики у Расселов? – повторяю я.
Я слышала, как вернулся Дэвид, примерно через полчаса после появления Джейн на крыльце. Все это время мой «Никон» был нацелен из моего окна в окно Расселов – точь-в-точь собака, вынюхивающая лисьи норы.
– Нет, я ушел от них примерно полчаса назад, – говорит Дэвид. – Заходил в кафе за сэндвичем. – Он задирает край футболки к лицу, вытирает пот. У него живот в складках. – Вы слышали крики?
– Два раза кто-то крикнул. Громко и отчетливо. Около шести часов.
Он смотрит на наручные часы.
– Я мог быть еще там, правда, мало что слышал вообще, – поясняет он, указывая на наушник. Другой наушник болтается у бедра. – Разве что Брюса Спрингстина.
Практически в первый раз Дэвид заговорил о своих предпочтениях, но время дорого. Я гоню вперед.
– Мистер Рассел не сказал, что вы там были. Сообщил, что дома только он и его сын.
– Значит, я, вероятно, уже ушел.
– Я вам звонила.
Это звучит как мольба.
Нахмурившись, он достает телефон из кармана, смотрит на него, хмурится сильнее, как будто телефон его подвел.
– О-о. Вам что-то было нужно?
– Значит, вы не слышали, чтобы кто-то кричал?
– Не слышал.
Я поворачиваюсь.
– Так вам ничего не нужно? – вновь спрашивает Дэвид, но я уже направляюсь к окну, держа в руке камеру.
Я вижу, как он выходит. Открывается дверь, и он показывается на крыльце. Быстро спускается по ступеням, поворачивает налево, идет по тротуару. К моему дому.
Когда минуту спустя раздается звонок, я уже жду у домофона. Нажимаю кнопку, слышу, как он входит в прихожую и за ним со скрипом захлопывается входная дверь. Открываю дверь в прихожую. Он стоит в полумраке, с красными, заплаканными глазами.
– Простите меня, – говорит Итан, задержавшись на пороге.
– Не надо извиняться. Входи.
Он двигается рывками, словно воздушный змей, метнувшись сначала к дивану, потом устремившись в кухню.
– Хочешь что-нибудь поесть? – спрашиваю я.
– Нет, я не могу надолго остаться.
Он качает головой, и по его лицу скатываются слезы. Этот ребенок дважды заходил ко мне и оба раза плакал.
Разумеется, я привычна к детскому горю – рыдания, крики, растерзанные куклы, разорванные книги. Получалось так, что обнять я могла только Оливию. Теперь же я раскрываю объятия Итану, широко, как крылья, раскидывая руки, и он неловко прижимается ко мне.
На краткий миг я вновь обнимаю дочь – обнимаю ее накануне первого школьного дня, обнимаю в бассейне во время каникул на Барбадосе, обнимаю под сильным снегопадом. Наши сердца бьются в унисон, словно общая кровь пульсирует в наших телах.