С руками, опущенными в лед, меня и нашел Эд.
Он неожиданно появился рядом и прислонился к стене. Пару минут я притворялась, что не вижу его. Уставилась в контейнер, словно его содержимое меня завораживало, продолжала вытаскивать лед, желая, чтобы Эд ушел или чтобы обнял меня.
– Интересно?
Я повернулась к нему, не пытаясь изобразить удивление.
– Послушай, – сказал он, и я мысленно закончила фразу за него. Может быть, «давай передумаем». Или даже «я погорячился».
Вместо этого Эд откашлялся – последнее время, со дня вечеринки, он боролся с простудой. Я ждала.
Потом он заговорил:
– Я так не хочу.
Я сжала в кулаке кубики льда.
– Не хочешь – как? – У меня упало сердце. – Как? – повторила я.
– Вот так, – протянул он и широко взмахнул рукой. – Каникулы счастливой семьи, а потом, на следующий день после Рождества мы…
Стало трудно дышать, горели щеки.
– Что ты хочешь сделать? Сказать ей прямо сейчас?
Он ничего не ответил.
Я убрала руку с автомата, задвинула крышку. Она застряла на полпути. Я уперла ведерко со льдом себе в бедро, потянула за крышку. Эд схватился за нее и дернул.
Ведерко выскочило, загромыхало по ковру, кубики льда рассыпались по полу.
– Черт!
– Оставь, – сказал он. – Я ничего не хочу пить.
– А я хочу.
Я опустилась на колени, чтобы сгрести кубики обратно в ведерко. Эд наблюдал за мной.
– Что ты собираешься с этим делать? – спросил он.
– Оставить, и пусть растает?
– Да.
Я поднялась и поставила ведерко на автомат.
– Ты серьезно хочешь сделать это сейчас?
Он вздохнул:
– Не понимаю, почему мы…
– Потому что мы уже здесь. Мы уже… – Я указала на дверь нашего номера.
Он кивнул:
– Я думал об этом.
– Последнее время ты много думаешь…
– Я представил, – продолжил он, – что…
Эд замолчал, и я услышала за спиной щелчок. Рядом открылась дверь. Повернув голову, я увидела идущую к нам по коридору женщину средних лет. Она робко улыбнулась, отвела взгляд и, аккуратно перешагивая через рассыпанные кубики льда, направилась в сторону вестибюля.
– Я подумал, ты сразу же захочешь начать лечение. Именно это ты обычно говорила одному из своих пациентов.
– Не надо… не говори мне, что я говорила или чего не говорила.
Он молчал.
– Я не стала бы говорить такое ребенку.
– Ты говорила это родителям.
– Не говори мне, что я говорила.
Опять молчание.
– И, насколько она знает, лечить там нечего.
Он снова вздохнул, потер пятно на ведерке.
– Дело в том, Анна, – сказал он, и в его глазах отразилась тоска, а широкие брови страдальчески сошлись на переносице, – что я не могу больше этого выносить.
Я опустила глаза, уставившись на кубики льда на полу, которые уже начали подтаивать.