– Не рассказывай об этом Ливви, – добавляю я.
Эд смеется.
– Не собираюсь. – Он кашляет. – Что говорит доктор Филдинг?
– Я с ним не разговаривала.
А надо бы.
– Надо поговорить.
– Непременно.
Пауза.
– А что происходит в нашем квартале?
Я вдруг понимаю, что не имею об этом представления. Такеда, Миллеры, Вассерманы за последнюю неделю не появлялись в поле моего зрения. Будто на улицу упала завеса – дома, что напротив, скрылись из глаз, исчезли. Существуют лишь мой дом, дом Расселов и сквер между ними. Интересно, что стало с подрядчиком Риты? Какую книгу выбрала миссис Грей для клуба книголюбов? У меня вошло в привычку отслеживать все действия моих соседей, регистрировать каждый их приход и уход. На карте памяти хранились целые главы из их жизни. А теперь…
– Не знаю, – признаюсь я.
– Что ж, – говорит Эд, – может быть, это и к лучшему.
После нашего разговора я снова смотрю на часы в телефоне. 11:11. Мой день рождения. И Джейн тоже.
Со вчерашнего дня стараюсь не заходить в кухню, и вообще на первый этаж. Но сейчас тем не менее я снова у окна, во все глаза смотрю на дом по ту сторону сквера. Плещу в бокал немного вина.
Я знаю, что именно видела. Истекающую кровью женщину. Молящую о помощи.
Мне от этого не избавиться.
Я пью.
Я вижу: шторы подняты.
Дом таращится на меня широко открытыми окнами, словно удивляясь, что я тоже смотрю на него. Я беру крупный план, панорамирую, фокусируюсь на гостиной.
Пусто. Ничего. Полосатое канапе. По бокам лампы, как стражи.
Я меняю положение у окна, направляю объектив на комнату Итана. Он склонился над столом, сидит перед компьютером.
Приближаю. Практически могу различить текст на экране.
Какое-то движение на улице. Глянцевый, как акула, автомобиль всплывает на подъездной дорожке Расселов, паркуется. Дверь с водительской стороны открывается, будто акула расправляет плавник, и выходит Алистер. Он в зимнем пальто.
Алистер размашисто шагает к дому.
Я фотографирую его.
Когда он подходит к двери, снимаю еще раз.
У меня нет плана. (Интересно, буду ли я теперь вообще составлять планы?) Допустим, у меня нет прямых доказательств, что его руки обагрены кровью. И Рассел не станет стучать ко мне в дверь, чтобы исповедаться.
Но мне никто не мешает наблюдать.
Он входит в дом. Я перемещаю объектив в кухню. Так и есть, он появляется там секунду спустя. Бросает ключи на столешницу, сбрасывает пальто. Выходит.
Не возвращается.
Я перемещаю камеру этажом выше, в гостиную.
И вот появляется она, грациозная и яркая, в пуловере цвета травы. «Джейн».
Я настраиваю объектив. Легким, бодрым шагом она подходит сначала к одной лампе, потом к другой, включает их. Я смотрю на ее красивые руки, длинную шею, на волну волос, упавших на щеку.