— Придите и служите мне! — загремел под сводчатым потолком его голос.
Он ощутил мелкую-мелкую вибрацию — словно пол, стены, свод и вообще всё, что есть вокруг, затрясло крупной дрожью.
— Придите! — громогласно повторил он ключевую фразу.
Дрожь становилась всё сильнее, трясло столик с фолиантами на противоположном краю, ходили ходуном книжные полки вдоль стен — лишь огонь свечей, казалось, был неподвижен.
Над пентаграммой сгустилось рыжее, подсвеченное пламенем, облако мутного тумана. Гулкий хлопок — скорее ощутимый, чем слышимый…
В центре пентаграммы стояли трое.
Они были похожи на людей — две руки, две ноги, человеческие лица. Двое одеты в сапоги, балахонистые пижамы зелёно-коричневатого цвета, перетянутые ремнями, в руках они держали длинные пики с несуразно толстыми древками. Третий — в аккуратной зелёной рубахе и синих штанах, на голове — странная шапка с кроваво-малиновой полосой по краю и твёрдым козырьком. На шапке и на рукаве рубахи — пентаграмма, в руке какой-то чёрный кургузый предмет, похожий на маленький бумеранг.
Но их позы… они были совершенно нечеловеческими.
Тройка выглядела как хищные звери, затравленные охотниками. Амалит в молодости бывал на охоте — ему приходилось видеть, как стая гончих псов кидается на волка, а тот, озираясь и оскалив клыки, вертится на месте, стараясь не дать зайти сзади, но это невозможно, и зверь в этот момент готов на всё, лишь бы вырваться из сжимающегося круга…
Он не боялся ни капли — демоны не смогут выйти из пентаграммы, пока он им этого не позволит. И пентаграммы — вот они, на призванных тварях. Значит, ритуал удался! Теперь весь мир будет лежать у его ног… Надо лишь приказать.
— Служите мне! — поднял он руку. Голос ничуть не дрожит, отметил с удовольствием.
— Тищенко, что за херня? — внезапно сказал человеческим голосом тот, что с бумерангом. Он оставался в той же позе — ноги расставлены, чуть присев, рука готова к удару по какому-то противнику, словно внезапно ставшему невидимым. Лицо, покрытое чёрной гарью, заливает пот. — Кто это такой? Где фрицы, их десятка два было?
— Не знаю, тащ политрук! — отозвался один из «пижамников», постарше, усатый, и Амалит мог бы поклясться, что в его голосе были удивление и облегчение. Демон, кажется, вот-вот был готов кого-то ткнуть своей неудобной пикой.
— Ванюшин, живой?
— Живой, тащ политрук! — отозвался второй «пижамник», молодой, с рассечённой щекой, покрытой запёкшейся кровью. — Где мы?
— Служите мне! — в очередной раз загремел Амалит.
— Я не понял, — тот, кого назвали политруком, медленно выпрямился, затравленное выражение сходило с его лица, словно смытое влажной губкой. — Это что такое? Свечи, стены, чисто Гоголь… Счас Вий появится. Тищенко, что во фляге было, которую мы перед контратакой пригубили?