Мать, не останавливаясь, бросила на бойцов беглый взгляд — словно ножом резанула.
Пашке захотелось не то что заорать — завыть от бессилия.
Как? Ну как можно им не помочь?
Но и помочь мы тупо не сможем. Нас всего двое, а фашисты если попрут — то танками и мотопехотой. А они попрут обязательно — может быть, уже чрез полчаса-час. Они в этих местах наступали стремительно — даже странно, что мы ещё не в окружении.
Он мельком взглянул на Павлуху — тот бледный, губ почти не видно, зубы явно стиснуты, по скулам желваки играют.
— Тёзка… у тебя семья есть?
— Жена, сын, годик всего… в Калинине.
Калинин… Это ж Тверь вроде. Дойдут туда фашисты? Блин, не помню… Я ничего не помню! Какой от меня толк — здесь? У меня даже винтовки нет.
— До Калинина фашисты не дойдут, — как можно увереннее пробормотал Пашка.
— Конечно, не дойдут, — процедил Павлуха. — Они и до Минска не дойдут. Встретим их на Линии Сталина. И погоним обратно, — до него вдруг дошёл смысл сказанного Пашкой: — Ты что, думаешь, что они могут дойти до Москвы? Да ты… паникёр! Ах ты… ты не дал мне предупредить сержанта! Питерский! Носочки! Память потерял! Сволочь, белогвардейская, недобитая!
Сбитый с ног Пашка покатился по утоптанной земле брошенного дворика. Павлуха навалился сверху, работая кулаками:
— Вот тебе! Окруженец! Питер! Носочки! Я и поверил! Убью!
Он психовал, а потому бил суетливо, неумело, но несколько раз Пашке прилетело весьма чувствительно. Скула горела, под рёбрами саднило, а удары продолжали сыпаться.
И вдруг сверху обрушился водопад.
Это была женщина — та самая, в ситцевом платье. Отшвырнула в сторону пустое жестяное ведро — то, что оставил Пашка дальше по дороге. Посмотрела так, что тот, предыдущий взгляд показался добрым и ласковым.
— Родину защищайте, а не собачьтесь, как два кобеля…
Голос у неё был сиплый, простуженный. Скорее всего, беженцы ночевали в лесу, в лучшем случае у костра, а в платок небось сына на ночь закутала…
Ответа ждать не стала — повернулась и ушла. Два Павла остались сидеть на земле, мокрые по пояс и чувствующие себя оплёванными.
— Уходи, — первым нарушил молчание длинный. Поморщившись, встал, поднял свою винтовку. Отойдя к дому, подобрал амуницию, брошенную, когда пошли копать могилу. — Пока ты не появился, всё было хорошо.
— Ты называешь это «хорошо»? — не выдержал Пашка. С трудом поднялся — всё тело болело. Скула, скорее всего, скоро распухнет. — Тёзка, мы отступаем, и не потому, что я тут появился. — Он чувствовал, что его начинает нести, но сдерживаться сил не было. — Потому что фашисты нагнули пол-Европы. Потому что у них хорошая техника и организация. Потому что мы не ждали, что они нападут. Потому что… — в памяти сам собой всплыл читанный где-то факт, — …потому что мы разукомплектовали Линию Сталина, чтобы построить новую, на западе. И так ничего и не построили, а на старой границе укрепления оголены. Они возьмут Минск, тёзка, и до Москвы дойдут, и до Питера, но дальше — ни-ни. И погоним мы их от Сталинграда и до самого Берлина…