Сколько им было, этим пацанам? Лет по двадцать с небольшим. Кто-то из них хотел учиться, кто-то — строить светлое будущее. Кто-то, наверное — защищать страну. Не будет ничего этого — все они легли в безымянную могилу на третий день войны. На третий из почти полутора тысяч…
Постояв над закопанной могилой с полминуты, они нахлобучили пилотки и побрели к дому. И тут Пашку ждал новый облом — ни одной винтовки не было, видимо, диверсанты просто побросали их в свой грузовик. А вот это уже хреново — Пашка не был уверен, что в случае необходимости сможет выстрелить из реального, боевого оружия, но со своей холощёной «трёхой» он чувствовал себя не в своей тарелке. И тёзке ведь не скажешь — придётся фантазировать, как оказался на фронте с бесполезной железякой. А у длинного вопросы, судя по всему, и без того есть…
И ещё один возникнет прямо сейчас. Потому что иначе можно остаться без ног.
— Слушай, тёзка… Помоги портянки намотать.
Павлуха-длинный ничуть не удивился — видимо, проблема была распространённая. Удивился он, когда Пашка стащил сапоги и остался в чёрных тоненьких носках.
— Чему вас там учат, ленинградские, — проворчал он. — В носочках, как школьники… Внучек, ёлки-палки…
Пашка молча проглотил пилюлю — на этот раз прав был длинный. И не поспоришь ведь. Хорошо, что портянки хоть есть, причём новые.
Под руководством длинного портянки Пашка намотал хоть и не с первого раза, но довольно быстро — минут за пять. Ногам сразу стало уютнее — теперь, кажется, можно и полсотни километров пройти.
Вот только куда?
Бойцы вышли из дома, и Пашка ойкнул: уже достаточно рассвело, и по дороге тянулась вереница людей — видимо, тронулись в путь как раз с рассветом. Скрипели подводы — иногда попадались и они, влекомые понурыми лошадками.
Беженцы…
На реконструкциях они тоже бывали. Но выглядели… и так, и не так.
На тех мирных мероприятиях начала двадцать первого века от бредущих людей не веяло такой тоской и безысходностью.
В основном женщины, мужчин совсем мало. На телегах — старики, дети… Одеты кто во что — в основном в какие-то бесформенные, явно деревенские одежды, замызганные и больше похожие на обноски, женщины почти все в платках, иногда мелькают «городские» пиджаки, какие-то нелепые картузы, ермолки…
Большинство даже не обращало на двух Павлов внимания — некоторые скользили взглядом равнодушно, словно по забору или дереву, и молча продолжали свой путь.
— Мама, смотри, красноармейцы, — раздался детский голосок. Пашка увидел говорившего — мальчик лет семи, в помятом матросском костюмчике и сандалиях — тоже городской, наверное, или приезжий. Его тащила за руку женщина — на вид лет тридцати с небольшим, в ситцевом платье и накинутом на плечи платке, с заплетёнными в недлинную косу тёмными волосами. — Мама, зачем мы уходим? Они же спасут нас от фашистов!