Так прошли две недели. Регина назначала молодому человеку встречи через день; Петрус мог желать только одного: чтобы минуты, которые он проводил в обществе Регины и Пчелки, длились вечно.
Если Пчелку задерживали какие-нибудь уроки, Регина, помня о желании Петруса видеть ее оживленной, заговаривала обо всем, что приходило ей в голову. Поначалу ей было безразлично, о чем говорить, но постепенно она почувствовала вкус к этим беседам. В своих суждениях Регина проявляла, по мнению Петруса, не только изумительное знание предмета, но доброту и ум.
Обыкновенно они говорили о живописи или скульптуре, касаясь творчества художников всех времен и народов. Петрус разбирался в живописи эпохи античности не хуже Винкельмана или Чиконьяры. А Регина, много путешествовашая по Фландрии, Италии и Испании, знала все, что было создано великого художниками этих трех школ. Потом от живописи они переходили к музыке. В этой области девушка разбиралась прекрасно и знала все, от Порпоры до Обера, от Гайдна до Россини. Музыку сменяла астрономия, астрономию — ботаника (существует гораздо больше общего между звездами и цветами, чем принято думать: звезды — небесные цветы, а цветы — земные звезды).
Исчерпав эти темы, молодые люди обсуждали проблемы симпатии, влечения, родства душ.
Лучезарной дорогой мысли они отправлялись в далекие страны, гуляли на пустынных пляжах, слушали с высоты рифов грозный голос бури; до них доносился таинственный шум ночи, когда они представляли себя в хижине среди девственных лесов, — одним словом, предавались буйной молодой фантазии.
Раньше чем Петрус осознал свою неодолимую тягу к Регине, он уже был страстно влюблен. Порой он испытывал безумное желание отодвинуть полотно и кисти, броситься к ногам Регины и признаться в любви. Несмотря на необычайную сдержанность Регины, Петрус иногда был готов поклясться, что девушка смотрит на него весьма благосклонно; но вместе с тем в каждом ее жесте сквозило такое превосходство, что слова замирали на губах молодого человека; едва вознесясь вместе с Региной к горным вершинам, он, словно возгордившийся титан, снова падал на землю.
Но причиной его робости была не только почтительность, которую внушала Петрусу Регина. Его немало смущало окружение девушки.
Прежде всего — ее отец, маршал де Ламот-Удан, старый солдат Империи; он был потомственный дворянин, а потому в 1815 году вернулся к прежним роялистским принципам и после Испанской кампании 1823 года стал маршалом. Он хранил традиции не только XVIII века, но скорее века XVII-го. К людям искусства, как и вообще ко всем, он относился по-доброму и вместе с тем не без высокомерия. Время от времени он являлся в павильон, служивший мастерской, наблюдал за тем, как продвигается работа, и давал Петрусу точно такие же советы, которые стал бы давать каменщику, ремонтирующему крыло его особняка.