Я выхватываю у него телефон, но он с силой толкает меня. Он ведь крупный и крепкий мужчина с сальными волосами, обрамляющими его круглое стареющее лицо. Он толкает меня, и я отлетаю вглубь комнаты, поскальзываюсь и падаю. Его телефон тоже падает на пол. Я хватаю телефон, смотрю на экран и вижу, что последний набранный номер – это номер Сида в Ислингтоне[60].
– Значит, они там, да? С ними все в порядке? – спрашиваю я, тяжело дыша, а затем встаю. Рандольф подскакивает ко мне.
– Знаешь, а ведь ты мне никогда не нравилась – ты, нахальная прохиндейка, – говорит он, а затем снова толкает меня, но это уже больше, чем просто толчок: в нем чувствуется ненависть и жажда насилия. Я опять падаю на пол. – Ты все испортила, разве не так?
Однако этот его пинок и рожденная им боль напоминают мне, что я, слава богу, еще жива. У меня возникает непреодолимое желание расхохотаться. Мне кажется очень уместным то, что я сейчас дерусь с этим человеком, который олицетворяет собой все то, что я ненавидела в своей жизни с Сидом.
Я снова поднимаюсь, и он бьет меня по лицу. Ошеломленная, я в очередной раз падаю на пол, но затем опять встаю и бросаюсь к телефону, который отлетел под его огромную и украшенную орнаментом кровать, пол под которой, как у подростка, покрыт грязным нижним бельем и заставлен тарелками с недоеденной пищей.
Однако Рандольф находится ближе к этому телефону, и он хватает его первым.
– Даже и не думай, – говорит он, и мне кажется, что он сейчас с силой наступит мне на руку.
Однако он этого не делает – он хватает меня и затем резко бросает на кровать. Несколько секунд я лежу абсолютно неподвижно, растерявшись и с трудом переводя дыхание. Он что, сейчас набросится на меня и изнасилует? Но он всего лишь набирает на телефоне какой-то номер и говорит:
– Это полиция?
У меня мелькает мысль, что если приедут полицейские, то, по крайней мере, до меня не смогут добраться ни Мэл, ни его чокнутая жена (если она и в самом деле пыталась причинить мне какой-то вред). И если Рандольф звонит в полицию, то, возможно, мои опасения относительно Сида были попросту проявлением паранойи.
И в самом деле, лежа здесь в изнеможении и изнывая от желания убедиться в том, что моя дочь находится в безопасности, я теперь почти не верю в то, что я в итоге оказалась в таком жалком и плачевном состоянии. Я не верю в то, что моя лучшая подруга умерла, что я все еще не знаю, кто ее убил. Я не верю в то, что до сих пор не знаю, кому так хочется навсегда убрать меня со своего пути.
Мы с Рандольфом смотрим друг другу в глаза поверх огромного пространства его шикарной кровати, от которой воняет им. От нее пахнет его мерзким зловонным существованием.